Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

Приведу сегодня в гостиницу проститутку, думал Колдуэлл. На вокзале новая панель. Может быть, попадется веселая девка. Боже, как я сожалею!

— Я не лгал, господин старший комиссар, — сказал Марвин.

— Вы хотели полицейской охраны? — спросил тот.

— Я сказал, я не лгал!

— Уже слышали. Сейчас вы действительно хотите полицейской охраны?

— Нет, я и сейчас не хочу никакой, потому что ей нельзя доверять. Американец, там, за зеркалом, сейчас принесет кассету с записью моей истории на свою службу. Люди оттуда прослушают ее и будут требовать доступа в Карлсруэ. Если они и добьются этого, они, конечно, не добьются ничего. Ну, теперь-то вам понятно, что я имел в виду, когда раньше сказал, что американцы по своей глупости упустили из виду?

Зазвонил настенный телефонный аппарат. Ритт снял трубку.

— Это Колдуэлл, — сказал одинокий мужчина на той стороне зеркала. — Я только что разговаривал с Центром. Отпустите Марвина. Он, конечно, замешан. Врет он или нет, возможно, удастся понять, когда его отпустим.

— Да, — сказал Ритт, положил трубку и нажал кнопку звонка.

— Ну? — спросил Марвин. — Что говорит американец? Что говорят его боссы? Вам следует отпустить меня и Гонсалеса, так?

Ритт кивнул.

— Грязная игра продолжается, — сказал Марвин. — Должна продолжаться, ясное дело. А как же доктор Гонсалес? Его будут охранять?

Бразилец покачал головой.

— Не беспокойтесь обо мне! Сейчас меня больше не может защитить ни один человек. Я должен сделать это сам.

— Но каким образом? — спросил Марвин.

— Это уж мое дело, — сказал Гонсалес.

— Наш уговор остается в силе, господин Марвин, — сказал Ритт и выглядел при этом жалким, беспомощным и бессильным. — Вы можете идти на все четыре стороны, но перед этим заранее предупредив нас. И приходить ко мне первому моему требованию — как это было раньше.

— Конечно, — сказал Марвин.

В кабинке Колдуэлл упаковал и закрыл записывающее устройство.

Служитель суда вошел в демонстрационное помещение.

— Звонили, господин прокурор?

— Проводите, пожалуйста, этих господ, — Ритт указал на Марвина и Гонсалеса, — через задний выход!

— Так точно, господин прокурор! Прошу вас идти за мной, господа…

— Еще увидимся, — сказал Дорнхельм.

Ответа не последовало. Оба мужчины пошли за служителем. Дверь за ними защелкнулась.

Ритт и Дорнхельм сопровождали Колдуэлла. Они несли его устройства.

Чем ближе они подходили к выходу, тем громче становился шум строительства.

— Подвезти вас? — спросил Ритт.

— Большое спасибо. Я на машине, — сказал Колдуэлл.

Что со мной? — подумал он. Почему именно сейчас мне приходится вновь думать об этом девичьем голосе из службы точного времени по телефону? Фонограмма сообщала, что сейчас двадцать три часа двадцать одна минута восемнадцать секунд…

— Вы едете на вокзал? — поинтересовался Ритт.

— Да, — сказал Колдуэлл.

Последняя фонограмма сообщила, что уже двадцать три часа пятьдесят одна минута девятнадцать секунд…

— Центральный офис. На центральном вокзале, комната шесть, пятый этаж, — сказал Дорнхельм и кивнул. — Я слышал, вы уехали только потому что старый был снесен.

— Мы вернемся в новый, — сказал Колдуэлл.

Следующая фонограмма известила, что сейчас двадцать три часа двадцать одна минута двадцать секунд… Проститутка, подумал Колдуэлл. Веселая проститутка. А потом — спать. Я все время так устаю. Не знаю, почему. Я опять с удовольствием займусь развратом. Или без удовольствия. Не забыть на очередной исповеди! Чудесным ты был, отец! Надеюсь, ты горишь в аду!

— Там, на вокзале, сходятся большинство линий радиорелейной связи и электронной почты. Верно? — спросил Дорнхельм.

— Да, — сказал Колдуэлл. — Между Цайлем и Большой Айшерхаймерштрассе. Там, в центре почтово-чековых расчетов, на самом верхнем этаже, мы сидели до конца шестидесятых годов.

Очередная фонограмма возвестила: двадцать четыре часа двадцать одна минута, двадцать одна секунда…

Так они дошли до вестибюля. Снаружи пели краны, гремели отбойные молотки, скрежетали бетономешалки.

С шиком подкатил черный «кадиллак» и остановился у входа. Колдуэлл быстро попрощался с обоими немцами, протянув им вялую, холодную руку, и забрал у них устройства. Возле швейцарской стянул с головы кепку и низко кланялся судебный чиновник Франц Кулике. Колдуэлл вышел на улицу.

Дорнхельм сказал:

— Ты не должен на меня злиться, парень, когда я вновь и вновь веду себя, как праотец, и говорю, что тебе не стоит сильно волноваться по поводу каждого свинства.