Леонид Хомутов: В сложном полете

Снова звонит телефон. Пекольский исчезает.

— Слышь, секретарь! — кричит через минуту. — Не спеши выполнять приказание, ибо последует команда отставить!..

Я вновь погружаюсь в полудрему воспоминаний.

Первые армейские дни особенно длинны и тяжелы. Трудно привыкнуть к распорядку и дисциплине, хоть и настроился на них. Большинство новобранцев с нескрываемым удивлением и завистью глядели на редких «стариков», прослуживших от полугода и более солдатами. Один вопрос стоял в наших глазах: и как те столько вытерпели? Разве это возможно?.. «Старики» лишь посмеивались: «И вы привыкнете. В армии время летит быстро».

Но какое уж там быстро, когда еле-еле первую неделю доживаем, а кажется, что целых пять лет прошло, как не были дома…

Тоска давила всех, требовала выхода. Он был найден — вся рота писала письма родным и знакомым и часто незнакомым. Все свободное время уходило на это. Трудно жить в коллективе, не имея хотя бы близких товарищей. Каждый выбирает друга по себе. Для меня все были одинаковыми незнакомцами, поэтому прямо с «порога» я внимательно изучал курсантов, выбирая похожих на себя. Я всегда был за дружбу с хорошими людьми, лишь бы принимали на равных. Но, как известно, помимо равенства, дружба — это общие интересы. Поэтому требовалось время, чтобы разобраться в людях.

Часто бывало, человек нравился какой-нибудь чертой характера. А я по ней делал вывод о нем в целом, считая другом из друзей, выворачивался наизнанку, впуская во все тайники души.

А когда узнавал человека больше и глубже, то оказывалось, что тот совсем не такой, каким его представлял. И в первую очередь не глупо откровенный, как я. Наступало горькое разочарование и досада на «друга», а главное на себя. Не знаю, достоинство это или недостаток, но я всегда отношусь к людям, как к себе, и часто лучше, если вижу их превосходство (не мнимое, а действительное) в уме, внешности, в росте, в характере…

Сосед по койке Вострик — черный и остроносый, как грач, вроде ничего, но диковат больно и веет от него какой-то скрытой силой. Когда злится, то в темных глазах горит бешенство. Любит рассказывать и громко заливисто хохотать.

Другой сосед — Середин, или как зовут «старец Середа» мал, да удал. Родом из какой-то суздальской деревни, он так и сыплет, так и строчит с владимирским оканьем, пословицами и поговорками, анекдотами, шутками и прибаутками и все на матерщинный лад. Я не девица, но мат не люблю — ухо режет. Да и говорить одно и тоже, на одну и ту же женскую тему не хочется. А многие слушают и гогочут, приговаривая: «Во дает старец Середа!» — и качают головами…

Трудно привыкнуть к отбою и особенно к подъему. Не знаешь, куда и на что броситься, когда дежурный или дневальный дичайше голосят: «Подъе-е-ем!» И все же отдельные курсанты, как Черновидский, вместо прыжка с койки натягивают на головы одеяла и пытаются «добрать» еще минутку. Но командиры и старшина тут же засекают лежебоку. Чаще других Апрыкин подходит к койке, срывает одеяло и жестким голосом орет:

— Курсант Черновидский, подъем!

И лишь после персонального приглашения тот не спеша поднимается и начинает одеваться с ворчанием, что ему дорого обходится.

Однажды я проснулся раньше, чтобы успеть одним из первых стать в строй и выскочить на зарядку. Иногда опаздываю. Тихонечко, озираясь по сторонам, поднялся, стянул с табуретки бриджи и юркнул под одеяло. Стараясь не скрипеть, натянул их и притворился спящим. Прислушиваясь и приглядываясь к храпящей роте, обнаружил, что отдельные курсанты тоже не спят и тоже, как я, готовятся к подъему.

Хорошо командирам. Их никогда не бьет по ушам одуряющий крик. За десять минут до общего подъема их будит дежурный. И они, потягиваясь, всегда спокойно одеваются. В этом я лично убедился, как и в том, что одеваться раньше положенного нельзя — нарушение дисциплины. Апрыкин приказал Пекольскому раздеться, положить бриджи на место и снова лечь в постель. Да еще пригрозил парой нарядов вне очереди…

Никогда не забуду, как старшина делал из нас ванек-встанек. Только улеглись, как «чемпионы» — болтуны-апрыкинцы устроили какую-то свару. Ну Иршин и приказал:

— Рота-а, подъем! Выходи строиться!

Все ошалело вскочили, едва построились, как последовало:

— Рота-а, отбой!

Кинулись к койкам. Едва накрылись, как снова:

— Рота-а, подъем! Выходи строиться!

Теперь уже кое-кто с ропотом лихорадочно одевался. И опять только построились: