Леонид Хомутов - В сложном полете

Вадов хотел было довернуть, чтобы ударить по следующему бомбовозу, но не успел и оказался почти рядом с левым «юнкерсом», заняв место сбитого самолета. Взглянув в сторону, он увидел кабину пилота, его изумленное повернутое лицо. Гитлеровцу было чему изумляться. Такое раз в жизни бывает!..

Спасаясь от огня советского бомбардировщика, немец шарахнулся вниз и влево, налезая на другие «юнкерсы». Те, в свою очередь, тоже шарахнулись — одна сторона клина распалась. Зато с правой стороны по самолету ударили из пулеметов.

Вадов, дав газ, нырнул вниз, под брюхо «юнкерсам». Это спасло самолет: обзор нижней полусферы с «Ю-87» плохой, и фашистские стрелки потеряли советский бомбардировщик.

— Огонь, по ведущему, штурман! Стрелкам бить по ближним самолетам! Выровняв машину метрах в 60 ниже строя, Вадов огляделся. Левые «юнкерсы», видимо, посчитав, что на них напали истребители, разошлись кто куда, поспешно сбрасывая бомбы и поворачивая назад. Вдали на земле догорали обломки сбитого бомбардировщика. Вверху над самой головой висели брюхатые туши вражеских самолетов. Необычно и непривычно было видеть их выпущенные, неубирающиеся «ноги» — шасси, колеса которых закрыты обтекателями. Лапами хищных птиц казались они. Хотя разве «юнкерсы» не хищники?..

«Юнкерсы» колышутся, точно бревна на волнах. Вверх — вниз, вверх — вниз. Видно, молодые, «зеленые» летчики пилотировали их.

«Если сбить ведущего — строй рассыплется», — эта мысль сверлила мозг Вадова.

— Товарищ полковник! Я не могу стрелять по переднему! — кричит Павел. — Задерите нос!..

— Задираю! Готовься! — Вадов, потянув штурвал, перевел самолет в набор высоты, целясь им в ведущего. Но бомбардировщик не истребитель, вертикально его не поставишь. Больше позволенного (в зависимости от мощности двигателей и аэродинамики машины) нос не поднимешь. Иначе — сваливание на крыло и даже срыв в штопор… Что же делать?..

Вадов чертыхнулся от злости. При таком положении, чтобы открыть огонь из передних пулеметов, необходимо отстать от строя, чем выдашь себя, до и под огонь вражеских стрелков попадешь. Выход один:

— Стрелки! Огонь по ведущему! Огонь!..

Трассы огня вонзились в грязно-серое брюхо «юнкерса» и полосовали его до тех пор, пока не появились сначала слабые, но юркие, потом жирные и черные, как деготь, струи дыма. Потом брызнуло яркое пламя, протянувшееся по фюзеляжу. «Юнкерс» клюнул носом, и, волоча за собой хвост огня и дыма, пошел к земле. Он пролетел перед самым носом бомбардировщика, так что Вадову пришлось убрать газ и отвернуть вправо.

Остальные фашисты, ошеломленные гибелью вожака, охваченные страхом и паникой, один за другим поворачивали на запад, сбрасывая бомбы на развороте.

— Ур-ра-а! Драпают! Мы их погнали! — наперебой кричали стрелки и Павел. Неудивительно: 18—20-летние мальчишки-комсомольцы, они радовались громко, открыто, искренне.

— Да! Да! — довольно посмеивался Вадов. — Такой удачи и я не ожидал!..

После прилета домой перед всем экипажем Вадов сказал Засыпкину:

— Ну что ж, Паша! Теперь ты можешь летать со всяким командиром. Даже с молодым, неопытным. Верю, — выполнишь любое боевое задание…

«Борис! Недавно в «Правде» я наткнулся на твой, взволновавший меня, рассказ «Возвращение»… Ничего не понимаю — все это на самом деле было?.. Тогда почему утаил от меня?.. Как бы то ни было, но именно такой концовкой нужно закончить «Записки»…

«Домой! Домой!» — стучали колеса вагона, и пассажир покачивался в такт. Начиная от Среднегорска, он, не отрываясь, смотрел в окно.

«Родимая сторона! Как давно я тебя не видал?!»

«Домой! Домой!» — тревожно стучало его сердце.

Какие-то 2—3 часа, оставшиеся до приезда в родной город, казались годами. Еще никогда в жизни он так не желал, чтобы это время пролетело мгновенно.

Иногда он, закрыв глаза, в изнеможении откидывался на спинку сиденья. Тогда было видно, как на худой коричневой шее двигался острый кадык, а из-под ресниц крупными росинками пробивались слезы. Пробежав по морщинам впалых щек, скатывались к подбородку.

Так он сидел минуту или две, затем снова прилипал к окошку. Ему очень хотелось увидеть окраины города. Ведь встреча с родным местом так же дорога, приятна и волнующа, как с родным и любимым человеком.

Прильнув щекой к стеклу, он всматривался в горизонт, надеясь еще издали увидеть трубы, а затем и корпуса Синарского магниевого завода, где работал до войны секретарем парткома.