Во сне Вовке снились дыни и арбузы и лента дороги, которая наматывалась на колеса грузовичка.
А Катя и во сне продолжала бояться того, что Кобра застукает Вовку. Подсознание выдавливало страх.
Питались Катя и Вовка самостоятельно. Экономили свирепо, но у Кати все вкусно, как в ресторане. Даже лучше. Однако все стоило денег. Даром ничего не давали. Предстояло жить в рабстве у Кобры полтора года, не меньше. А может, и два.
Деньги Катя складывала в серую сумочку из кожзаменителя. Там уже лежали десять тысяч долларов, завернутые в пищевой пакет. Эта пачка толщиной в палец грела душу, как солнце в зените.
Катя и Вовка перетащили в Москву своего сына Толика, вернувшегося из армии.
Толик устроился работать на стройку в бригаду с таджиками. Хозяин – брюнет, непонятного рода-племени. У хозяина было невыговариваемое имя-отчество. Имя начиналось на «я». Таджики звали его Яша. Так проще.
Прораб – жадный хохол. Кормил только куриными частями: крыльями, шеями и головами. Суп получался мутный, но куриный запах присутствовал.
Иногда таджики затевали плов на костре. Угощали прораба. Он жрал большой ложкой, а таджики ели руками.
Таджики не халтурили, работали хорошо. Не пили. Молились. Расстилали коврик, и – вперед: «Бисмиляй, рахман, рахим…»
Дом ставили деревянный. Бревна везли из Сибири. Особое дерево. Не гниет. Практически вечное.
Между бревнами клали натуральную паклю, а не современные аллергенные материалы. Дом получался экологически чистый, полезный для здоровья.
Катя страдала оттого, что Толик далеко, на другом конце Москвы. Как он там спит? Что ест? Чем укрывается?
Катя любила сына страстно, с первой минуты его появления на свет. И даже раньше.
Помнила каждую мелочь. Например, он трехлетний обжег палец и ходил с поднятым пальчиком, подвывая. Катя дула на пальчик.
А еще помнила, как однажды надела на Толика красный комбинезончик и отправила его гулять с бабушкой, а сама – в магазин по хозяйству.
Был февраль. Гололед. Толик увидел на улице Катю и рванулся к ней. И поскользнулся, грохнулся, рассек губу о мерзлую землю. Пошла кровь. Его зубки стали розовыми от крови. Толик заплакал, но подхватился и рванул к Кате. Соскучился. Не мог без нее ни минуты. Катя качнулась к сыну навстречу, подхватила на руки, подняла, жадно всматриваясь в драгоценное личико со светлой челочкой.
Плачущий, пострадавший, преданный…
Эта картинка запечатлелась в ее сознании. Время ее замуровало, как муху в янтаре. В Кате никогда не ослабевала любовь к Толику, и как бы он ни вырос, все равно оставался маленьким – тем самым с розовыми зубками, плачущим и верным.
Иногда, став постарше, вопил на весь дом: «Шо-ко-лад-ку!!»
И Вовка начинал вертеться, как собака вокруг своего хвоста, – где взять ребенку шоколадку? И находил выход. Любил сына больше, чем себя.
Толик вил из отца веревки. И ему разрешалось. Вей, вей, только будь…
За полгода дом сложили. Дом высился среди елей, как декорация к сказке: медово-желтый, похожий на терем. Толику в нем не жить, но приятно смотреть. Приятно и гордо, когда участвуешь в хорошем деле.
Подошло время рассчитываться.
Яша договорился с прорабом, прораб договорился с полицией. Менты прислали полицейский наряд. Таджиков накрыли рано утром, проверили документы. Регистрации ни у кого нет. Все сроки нарушены. Результат – депортация. Таджиков сгребли – и на вокзал. Без единой копейки, разумеется. Это был замысел Яши. Деньги, положенные за работу, останутся в кармане у Яши. Часть уйдет на взятки полиции. И хохлу, разумеется.
Яшин план удался: приехали, проверили, сгребли, депортировали на родину.
Таджики покорились. Но очень быстро вернулись обратно в полном составе.
Подробностей не знаю, но в общих чертах известно. Бревна, привезенные из Сибири, не гниют, но горят хорошо. Язык пламени взметнулся до луны. Терем горел всю ночь. Пожарные машины не могли даже приблизиться. Пожарные просто стояли и смотрели. Когда все прогорело, открылась картина апокалипсиса, как будто упал Тунгусский метеорит. Ели вокруг обгорели дочерна и полегли.
На другой день окрестные жители видели Яшу. Он сидел на пепелище, опершись локтем о колено, уронив голову на руку. Как скульптура Родена. Может, плакал, может, считал деньги. Убытки оказались больше прибыли от сэкономленных денег. Как у Пушкина, «не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».
Окрестные жители Яше не сочувствовали. Были на стороне таджиков.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу