Заур Зугумов - Записки карманника (сборник)

Но главная пахота шла на прииске, где лопата, кайло, лом и тачка были основными орудиями труда. Люди работали в обледенелых разрезах, в зловещих, залитых студёной талой водой забоях прииска, где каждый промороженный до блеска камешек обжигал руки, а казённые резиновые калоши-чуни не спасали от холода многократно обмороженные ноги бедолаг.

Круглыми сутками в ущелье между сопками вился над прииском белый туман, такой густой, что в двух шагах не было видно человека. Старожилы точно определяли безо всякого градусника: если стоит морозный туман – значит, на улице сорок градусов ниже нуля; если воздух при дыхании выходит с шумом, а дышать трудно – значит, сорок пять градусов. Свыше пятидесяти пяти градусов – плевок замерзает на лету.

Из разреза, где добывали песок и снимали торф, было два пути: «под сопку» – в братские безымянные могилы – и в больницу. Вши заживо съедали работяг. Колымчане снимали белье и закапывали его на ночь в землю, каждую рубаху и кальсоны отдельно, оставив на поверхности лишь маленький кончик. Это было народное средство против вшей. Наутро они собирались на кончиках рубах. Паразитов сжигали, поднося рубаху к горящей головне из костра. Увы, этот остроумный способ не уничтожал гнид.

Чудесные свойства земли были оценены по достоинству, когда заключенным приходилось ловить мышей, ворон, белок и чаек. Мясо любых животных теряет свой специфический запах, если его предварительно закопать в землю. Золотой сезон начинался пятнадцатого мая и длился ровно четыре месяца, заканчиваясь пятнадцатого сентября. К лету основные забойные бригады формировались из вновь пришедших этапников , здесь ещё не зимовавших, ибо даже после одной зимовки выдержать повторно этот кошмар было не по силам никому.

Летом было немногим лучше, чем зимой. Здоровый деревенский воздух остался далеко за морем. Здесь же арестантов окружал напитанный испарениями болот разрежённый воздух тайги. Сопки были сплошь покрыты болотами и только лысины безлесных сопок сверкали горным известняком, отполированным бурями и ветрами. Нога тонула в топком мхе, а обувь за ночь не успевала просохнуть.

Летом воздух был слишком тяжёл для сердечников, зимой – просто невыносим. Тучи комаров облепляли лицо – без защитной сетки было нельзя сделать ни шагу. А на работе сетка душила, мешала дышать. Поднять же её было невозможно.

Работали тогда по шестнадцать часов и нормы были рассчитаны под это время. Если считать, что подъём, завтрак, развод на работу и пеший путь до места занимали минимум полтора часа, обед – час и ужин вместе с отходом ко сну – еще полтора часа, то на сон после тяжелой физической работы на воздухе оставалось всего четыре часа. Человек засыпал в ту самую минуту, когда переставал двигаться, умудрялся спать на ходу и стоя. Недостаток сна отнимал даже больше сил, чем голод. Невыполнение нормы грозило штрафным пайком – триста граммов хлеба в день и без баланды.

Мужики ещё как-то справлялись со всем этим, а вот заключенные-интеллигенты были полностью подавлены лагерем . Всё, что было дорогим, растоптано в прах, цивилизация и культура облетают с человека в самый короткий срок, исчисляемый неделями. Аргументы в споре – кулак и палка. Средство принуждения – приклад и зуботычина. Интеллигент превращался в труса, и собственный мозг подсказывал ему оправдание своих поступков.

Что же касается блатных, то они одни, пожалуй и жили нормально в этих условиях. Если, конечно, выражение «нормально» позволительно для характеристики жизни обитателей колымских лагерей во все времена. Их кормили карты, но и в быту у них всё было схвачено, особенно в санчасти, « на кресту» – единственном промежуточном этапе в сложной, а потому и запутанной системе лагерей Дальстроя. Это давало им возможность не работать и жить так, как они хотели. Ни один из покладистых медицинских работников лагеря не заботился о своей судьбе, ибо они были под покровительством урок. Больше всего блатных было на прииске «Спокойный».

Женских лагерей тоже хватало. В них было немало блатарок , которые иногда исполняли приговоры воров в отношении несговорчивого начальства.

Шли годы. С тех пор как Мишаня прибыл на колымскую землю, минуло пять долгих лет. Из совсем ещё юного вора Мишаня превратился в бывалого уркагана по прозвищу Муссолини, или Дуче. Как для мужиков-работяг, к которым в те времена применялись зачеты «один к трём», так и для бродяг годы, проведённые на Колыме, в плане достижения опыта и знания жизни, умения терпеливо преодолевать всякого рода препятствия и быть всегда в форме – можно смело приравнивать один к трем. Так что, исходя из этих колымских, критериев Дуче было уже не двадцать, а все шестьдесят лет.