Заур Зугумов - Записки карманника (сборник)

Присев на нары , я по привычке огляделся вокруг. Это был своего рода ритуал. Войдя в любую пустую камеру, старый каторжанин обычно присаживается на нары и, закрыв глаза, отдает себя в распоряжение тюремного провидения. А уж оно, будьте уверены, всегда подскажет истинному арестанту то, что другим ощутить не дано. Это что-то вроде шестого чувства, утерянного людьми давным-давно. Посидев немного на голых нарах , я встал и зашагал по хате . Ничего неожиданного я не почувствовал. Вид обычной тюремной камеры внушал скорее апатию, чем интерес. Все эти камеры-одиночки, карцеры, боксики, сборки – и всё, что было с ними связано, уже до такой степени надоели мне своим унылым однообразием, а лихорадочная гонка мыслей так истощила мозг, что хотелось обыкновенного человеческого покоя. Хотелось просто лечь, закрыть глаза и ни о чём не думать или мечтать о чём-нибудь далёком и прекрасном. Но многолетняя тюремная привычка всё же брала своё. Так что чуть позже, когда я осмотрел хату более внимательно и промацал все стены, то чуть ниже правой шконки обнаружил кабур , небрежно замазанный раствором цемента. Расковырять дыру особого труда не составляло, главное было определить, есть ли кто-нибудь по соседству?

Пройдя в сторону двери, туда, где заканчивались нары, я встал спиной к одной из стен и изо всей силы стукнул в нее ногой несколько раз. Не дождавшись ответа, я перешел к противоположной стене, туда, где находился замазанный кабур , и проделал то же самое.

К моей радости, понятной всем арестантам, из соседней хаты послышались ответные удары. Но из единственного окна, закрытого ресничками до такой степени, что из мелких, как сито, щелей еле-еле пробивались тонкие лучики дневного света, «подкричать» что-либо соседу было почти невозможно. Да даже если бы я и попробовал это сделать, мусора , охранявшие коридор, не заставили бы себя ждать. Кружки для переговоров через стенку у меня тоже не было. Что делать? Сняв башмаки и подложив один из них под себя, я, удобно устроившись на полу возле шконаря , стал вторым отстукивать в стену колымским шрифтом свои позывные, заодно промацивая соседа «на вшивость» .

Дело в том, что далеко не каждый обитатель тюрьмы знал этот шрифт. Но если даже и знал, это еще ровным счетом ничего не гарантировало. Сосед мог оказаться совсем не тем человеком, за кого он себя выдавал. Исходя из этих опасений в затейливой азбуке и были предусмотрены такие хитрости, которые могли знать только настоящие колымчане или, в крайнем случае, те каторжане, которые долгое время с ними общались. Если арестант чалился в Магаданской области (по ней протекала река Колыма, отсюда и «колымчане»), это, конечно, еще не доказывало его принадлежность к элите преступного мира, но и риск того, что он окажется иудой, был намного меньше.

Суровая школа Севера сильным личностям шла лишь на пользу, закаляя их характер и волю, тогда как слабые люди не выдерживали и кололись. Слабаков обычно легко было отличить по характерным признакам. Но так, к сожалению, происходило не всегда. Если падаль оттаяла от северных кошмаров и уже успела вкусить тюремных благ, которые с таким уважением предоставляло им молодое поколение арестантов, то ухватить такую скользкую устрицу было весьма проблематично.

И вот, сам не знаю почему, я стал отбивать именно этим, исконно колымским шрифтом, не помня даже, когда в последний раз пользовался им. Будто наперед знал, что мой сосед – старый колымчанин .

На всякий случай объясню самую его суть читателю, – мало ли, что может случиться в жизни. От тюрьмы и от сумы, как говорится, зарекаться не следует, поэтому запоминайте. Итак, берёте тридцать букв русского алфавита, без мягкого и твердого знаков и буквы «ё». Помещаете их по вертикали в «клетку» – пять клеточек в высоту, шесть в ширину. Буквы в этой клетке нумеруются так: от 1 к 5 вниз и от 1 к 6 вправо. В этой азбуке буква «а» будет передаваться так: один удар – пауза – один удар; «к» – два удара – пауза – пять ударов и так далее.

И опять, к моему немалому удивлению, я получил ответ. Правда, чувствовалось, что человек, посылающий мне его, давненько уже не пользовался этой азбукой, но то, что он знал её на пятерку, было очевидно.

Почти до самого обеда мы проговорили с Мишаней, таким именем назвался мой сосед. Наконец, мусора принесли мне оставленные в боксике пожитки. Сосед мой тоже пребывал в своей камере в одиночестве, и это обстоятельство наводило меня на некоторые размышления. Но делать из этого какие-либо выводы я был совершенно не вправе.