Заур Зугумов - Записки карманника (сборник)

В чем же заключалось пари? Один из канадцев утверждал, что его дед, потомственный лесоруб, мог наотмашь разрубить топором спичку вдоль. Сколько внук ни пытался повторить этот фокус, у него ничего не получалось.

– Так вот, – обратился он к Шаляпину, – если, как утверждают окружающие, вы такой знаменитый мастер, то, думаю, вам будет по силам эта задача. Я понимаю, – продолжал все тот же лесоруб, – что вам нужно немного набить руку. Поэтому, если вы согласны на мое пари, я даю вам три дня на подготовку.

Шаляпин спокойно и с достоинством выслушал перевод десятника, лукаво улыбнулся в усы, почесав затылок, посмотрел на окружавших его каторжан, и протянул правую руку, по которой с размаху тут же ударила мозолистая ладонь канадца.

В связи с предстоящей демонстрацией мастерства Шаляпина в лагере и его окрестностях стоял неимоверный ажиотаж. Я не зря сказал об окрестностях, потому что не только арестанты, но и легавые, жившие в близлежащем поселке и работавшие в зоне, узнав о происшедшем на повале, не стали чинить никаких препятствий Шаляпину. Наоборот, они как могли помогали тому, чтобы тот не ударил лицом в грязь перед иностранцем-капиталистом, а вышел бы победителем. Обычный спор двух работяг они, видать, решили превратить в очередную пропагандистскую акцию, сродни социалистическому соревнованию.

Начальник колонии лично следил все эти три дня за тем, чтобы Шаляпина никто не отвлекал от тренировок, чтобы он усиленно питался и вовремя отдыхал. Что касается инструмента, то, думаю, нет нужды говорить о том, что он у каторжанина-лесоруба всегда был в образцовом состоянии.

У меня, по совести говоря, относительно этого самого инструмента с самого начала их спора закрались некоторые сомнения. Как можно умудриться таким вот колуном разрубить спичку вдоль, если само острие топора было немногим ее тоньше?

Наконец настал долгожданный для всех третий день после заключения пари. На поляне возле аккуратно срезанного и отполированного чуть ли не до зеркального блеска пенька собралась уйма народа. По приказу начальника вырубки на целый час была прекращена работа всех бригад, находящихся на лесоповале.

– Ничего, отработают потом, никуда они не денутся. Ведь не каждый же день такое удается увидеть! – говорил он майору, начальнику нашего конвоя.

По этому поводу на вырубку съехались все иностранные лесорубы, которые работали тогда в округе, – японцы, финны, болгары, ну и, конечно же, канадцы были здесь все до единого. Мусора тоже почтили нас своим присутствием. Начальник колонии, начальник отряда и заместитель начальника по режиму даже вызвались быть рефери вместе с несколькими пожилыми дровосеками иностранцами. Здесь же присутствовали и начальник конвоя с десятком солдат, и какие-то менты из управления, которых я раньше не видел.

Шум и гвалт вокруг стоял неописуемый. Казалось, что сейчас должно начаться какое-то необычное цирковое шоу. Когда страсти разгорелись до предела и готовы были выплеснуться наружу, на поляну наконец-то пожаловал сам виновник всей этой кутерьмы.

Шаляпин не спеша вышел из будки, закинул, как бы нехотя, колун на правое плечо и направился прямиком к пеньку. Следом за ним шел пожилой канадец, переводчик-десятник и несколько зоновских легавых.

Выйдя в центр поляны, вокруг которой собрался народ, они во всеуслышание огласили и перевели условия пари, хорошенько осмотрели поверхность пенька и тут же приступили к выбору спички. На пенек был высыпан коробок, и из шестидесяти находившихся там спичек жюри отобрало одну.

Каторжане были возбуждены до предела. Заварив по ходу пьесы жиганского чифиря, те, кто был помоложе и поглазастее, расположились на взгорке, каторжане же постарше, присев на корточки и скрестив ноги, образовали полукруг метрах в десяти от пенька. Обе группы арестантов пустили по кругу пару эмалированных кругалей с ароматным напитком и, скрутив самокрутки из махорки, задымили на всю округу. Чувствовалось, с каким нетерпением они ожидали начала этого представления, нисколько не сомневаясь в способностях своего кореша и коллеги.

Наконец все споры и дискуссии смолкли, и Шаляпин остался у пенька один на один с колуном. Все стоявшие рядом отошли на несколько метров, за цепь сидящих на земле каторжан, и замерли в ожидании. Мертвую тишину нарушало лишь пение северных птиц. Шаляпин, стоя у пенька, был спокоен и невозмутим. Вынув носовой платок из кармана брюк, он приподнял колун и стал с какой-то особой нежностью протирать острие топора, как будто это был его единственный друг во враждебном мире, искоса бросая взгляды то на пенек с лежащей на нем спичкой, то на собравшихся вокруг людей.