Максим Замшев - Концертмейстер

В жизни Арсения закрутилась карусель — только держись.

Водка, легко проникнув в молодую кровь, на время взяла бразды правления в свои руки. Она поочередно вскрыла все его кладовые, где болезненно сжатыми лежали начавшиеся 31 августа 1973 года страдания, и выпустила их на волю, дабы они прогулялись.

Лене он выложил все: торопливо, сбивчиво, с такой решительностью, словно от этой девушки зависело в этой истории нечто наиважнейшее. Его доверительность вместе с романтической искренностью придали Арсению в глазах Елены острейшую сексуальность, и в ней бурно созревало такое нестерпимое желание близости, какое она за собой прежде не знала. Утонченная же натура Арсения совсем перестала сопротивляться в себе животному безотчетному желанию овладеть самкой, смять ее, подчинить себе, вобрать ее в себя, превратить в свое послушное повторение. Поэтому им не потребовалось ни минуты, чтобы приладить друг к другу губы, руки, ноги, молодые, ничем еще по-настоящему не насытившиеся тела. Ни он, ни она не сомневались в правильности и необходимости происходящего, не терзались, не просчитывали последствия.

Одна их жизнь кончилась, другая началась, и эту новую они ни за что не променяли бы ни на какую другую.

Экзамен, согласно договоренности Михнова с кафедрой, Арсений отыграл в классе и получил отличную оценку. Педагоги потом обсуждали с Семеном Ростиславовичем клиническую диковинную сценобоязнь студента Храповицкого, интересуясь, возможно ли избавить от нее талантливого молодого пианиста. Но Михнов только разводил руками, говоря, что все испробовал и, увы, побороть это несчастье Арсений способен только сам. Постороннее вмешательство только усугубляет его состояние.

Каждый день, предшествовавший экзамену, Арсений занимался любовью с женой своего преподавателя. Она звонила ему, и он, бросая все, счастливый и сильный, бежал по улице Куйбышева до поворота на Чапаева и попадал в ее объятия. Они строго-настрого условились, что сам он никогда не будет ей звонить и искать с ней встречи. Иногда им доставался всего лишь час, и они любили друг друга осознанно долго, чтобы растянуть все на один длинный «раз». Но если выпадало остаться наедине побольше, то, наоборот, спешили дойти до конца, чтобы после короткой паузы снова погрузиться в сладкое взаимное обладание. И ни одна встреча не обходилась без спиртного, словно всякий глоток водки, вина или портвейна растворял в них страх греха и заставлял поверить, что будущее принадлежит им, что любовь сильнее всех обстоятельств и справится со всем вместо них.

Первое утро долгожданных каникул источало проникающие в комнаты через приоткрытые окна медленные запахи ленинградской сырости. Отец ушел из дома очень рано, торопясь на международную конференцию, где, по его словам, планировалось участие нескольких очень известных специалистов по Пушкину из социалистических стран. Сквозь сон Арсений услышал, как папа сказал ему, что если он хочет с ним завтракать, то пусть просыпается, но перешедший вчера на четвертый курс консерватории отпрыск замахал рукой, умоляя не будить его.

С первой секунды после того, как сон нехотя покинул его, Арсений начал ждать звонка Лены. За эти десять потрясших его дней, кроме вчерашнего, заранее оговоренного, ни разу не случалось, чтобы она не позвонила. Он приучился к этому, ему не приходило в голову спрашивать ее, куда девается в это время ее муж, — скорее всего, уходит в консерваторию или еще куда-нибудь, — и он почему-то не представлял себе, что возможно такое, что Семен Ростиславович останется на весь день дома.

Арсений заступил в некий волшебный двигающийся круг, где все легко, все называется Леной, где нет никаких преград, где спиртное не тяготит, а вдохновляет, где любой городской вид трогает до слез, где все впечатления только потому ценны, что связаны с любимой девушкой, и нет ни сил, ни желания преодолеть эту томительно-прекрасную, растекающуюся, как прелюдии Дебюсси, центробежную тягу.

После их первой близости он пришел домой ошарашенный, немного навеселе и сразу забрался под одеяло. Отец утром предупредил его, что будет поздно: приглашен на банкет по поводу защиты докторской — идти не очень хочется, но отказать нельзя. Арсений, не любивший, когда отец задерживался, тогда почти обрадовался этому — такое счастье поселилось в нем. Необходимо побыть наедине с собой, чтобы попытаться это счастье пережить и попробовать подняться вровень с ним. Его постель казалась ему звериной норой, куда он заполз, чтобы набраться сил. Однако недавняя водка вздергивала мысли, заставляла их прыгать, как на батуте, не давая возможности приземлиться на мягкое, ровное и спокойное. В один миг его кольнул нежданный ужас: вдруг употребление спиртного повлияет на его координацию и он потеряет виртуозность, которую наращивал много лет, за которую держался, как за последнее спасение в профессии, как за то, что сохраняло надежду когда-нибудь все изменить, исчерпать болезнь и выйти на сцену? Он в страхе вскочил, ринулся к инструменту, сыграл несколько виртуозных пассажей. Вроде бы все в порядке. Все как обычно. Руки — продолжение инструмента, инструмент — продолжение рук. Отпустило! Ничто не мешает нанизывать эти фантастически ровные, как ноты в пассаже, дни один к другому, дни бешено бьющегося сердца, дни слитых воедино тел, дни, без остатка поглощающие прошлое. И вовсе не страшно, что иногда он будет немного выпивать.