Людвиг Ренн - Новелла ГДР. 70-е годы

Перед ними снова стоит пиво. И водка. И они снова начинают с водки.

— Я пытался кое-что написать на эту тему, — говорит Феликс К.

— А про нас двоих ты еще ничего не написал? Я имею в виду вот что: не пытался понять, почему дружба между двумя пролетариями — а ведь мы были с тобой пролетариями — вдруг расклеилась, когда к власти пришел Гитлер?

— А нужно ли признаваться в том, что наци внушали нам немыслимый страх? Мы перестали доверять кому бы то ни было. Даже самим себе. Кончилось тем, что мы сожгли свое детство.

— Не сожгли, Феликс. Детство не сожжешь. Погребли под развалинами. И вопрос стоит так: а до каких пор оно будет оставаться погребенным? Ведь развалины эти лежат не бог весть где, а на дорогах, которыми мы ходим. Ты только прислушайся к сегодняшним разговорам. Многие идеализируют развалины, а разумеют свою молодость.

Хозяин спрашивает, не принести ли им по новой. Нет, не надо.

— Какими мы были в детстве? Можно ли сказать, что мы были просто добрыми, дерзкими, шаловливыми, невинными? Ты не забыл еще, как мы однажды надумали убить мою маленькую сестренку, Марлизхен? Потому только, что нам вечно приходилось таскать ее за собой в коляске. И в один прекрасный день нам стало невмоготу. У нас были другие планы. Мы играли в каменоломне. А малышку уложили на одеяле среди вереска. Она еще лежала в конверте. И никуда не могла деться. А коляску мы выставили на солнце, чтобы на Марлизхен падала тень. Все очень заботливо. А потом мы ушли. И каждый из нас знал, что где-то совсем поблизости есть змеиное гнездо. Ликс, а Ликс, ты еще помнишь, сколько мы так выдержали?

— По-моему, с полчаса.

— Да, примерно. Сколько надо, чтобы дойти до белого карьера и обратно. Обратно мы мчались со всех ног. С девочкой, ничего не случилось. Но если бы ее ужалила гадюка, признались бы мы сегодня, вот сейчас, что каждый из нас знал про змеиное гнездо?

— Не знаю, Гейнц. Знаю только, что для нас было бы хорошо, если бы мы это сказали. Но ведь мы могли прийти и к молчаливому соглашению изменять истине ради выгоды. И при этом, возможно, не испытывали бы даже угрызений совести. Вот и Лемхен тоже все хотела толковать со мной об истине и о выгоде.

— Проблема носится в воздухе…

Возле их столика появляется делегация от женщин. Впереди опять Лизелотта.

— Второй вестгот, — говорит она, — наш швец и жнец Шурих вызывает тебя, Ликс, на соревнование в сфере культуры. Ты должен сплясать с ним на русский лад — вприсядку и одну ногу вперед. Кто первый упадет.

Ворак чертыхается:

— Лучше бы твой Шурих срамился в одиночку.

Но Лемхен говорит:

— Попрыгай, Феликс.

И тогда Феликс К., который хочет выглядеть человеком компанейским, идет, даже опережая своих совратительниц…

Шурих отплясывает лихо. Локти он поднял кверху, сведя кончики пальцев перед грудью. Вот он приседает на левой ноге и выбрасывает вперед правую, левую, правую, левую, правую и пружинисто раскачивается на опорной ноге, да еще приговаривает по-русски: «Карашо, тавай, тавай!» Рядом с ним Ликс выглядит грузным и смешным, как старый, неуклюжий медведь. Но поскольку Шурих выпил на одну-две рюмки больше, чем следовало, само его совершенство оказывается для него роковым. В погоне за максимальным эффектом он приседает слишком низко и просто заваливается на бок.

— А, чтоб тебе! — ругается Шурих. — Пять лет проторчал на Урале, а выходит, все мало.

Под звуки трубы, под приветственные возгласы, сцепив в замок четыре руки, победителя относят к его месту возле дверей. Своим ходом он бы это триумфальное шествие не совершил. Немногие заметили, зато Иоганн сразу увидел, как Ликс прикусил губу от боли, когда выпрямлялся, и как он потом стоял на одной ноге. Впрочем, Лемхен тоже это увидела. Она сразу подошла к нему и сказала:

— Если бы ты порвал мениск, ты бы от боли просто упал. Но тебе, как всегда, везет. У тебя простое растяжение связок.

Далеко за полночь они всей компанией пускаются в обратный путь. Осенний туман сочится между чернеющими стволами сосен, затемняет редкие фонари, заглушает прощальные, самые громкие выкрики одноклассников. Феликсу К. эта туманная завеса представляется дыханием вечности, которое снова овевает холодом его и всех остальных. Он опирается на Ворака и Иоганна. Тем не менее боль в колене пронизывает его насквозь всякий раз, когда он наступает на ногу, особенно если дорога круто идет вниз. Иоганн утешает:

— Если у тебя когда-нибудь машина будет в неисправности, все равно, двигатель или кузов, сразу приезжай ко мне. Запчасти оплатишь, работу я тебе сделаю Задаром. А коли придется задержаться, можешь жить у меня. В отдельной комнате. С холодной и горячей водой.