Галина Смирнова: Ледоход и подснежники

Но в любом случае теперь можно было хоть с кем-то поговорить о незнакомце.

– Извините, кто этот нищий, с которым вы вместе уходите? – обратилась она к женщине, дождавшись её у выхода из церкви. – Я вижу его почти месяц, он какой-то особенный, странный. Может быть, я чем-то могу вам и ему помочь? Время, знаете, такое неспокойное, в жизни всё бывает.

– Вот-вот, всё бывает, – вздохнув, ответила женщина, недоверчиво глядя на Тамару. – А вы сами-то откуда будете?

– Я работаю в организации, которая может помочь, в благотворительной организации… в некотором смысле.

– В некотором, – повторила женщина. – Ох, даже не знаю, милая, как сказать. Знаете, ведь он чужой мне, пожалела его, ну вроде как вы. Да… Он ведь память потерял.

– Как?

– А кто его знает! Только говорит, что не помнит ничего, ничего, милая. Даже как звать, и то не помнит.

– Где же вы нашли его?

– Около автовокзала. Он тут рядом, в сквере на скамейке сидел, в конце августа это было, ещё тепло. Да… – вздохнула женщина. – Я за ним неделю наблюдала, покуда к родственнице ходила. Она из больницы выписалась, слабая пока, и одна живёт, вот я и ходила, а тут он, жалкий уж очень. Ну я и подошла, расспросила. Он мне сказал, что ничего не помнит и не знает, кто он и откуда.

– Так что же вы не обратились в полицию? Помогли бы.

– Может помогли бы, милая, может. Только я подумала – нет ли чего страшного в его прошлом, прошлое-то, оно ведь разное бывает, да.

– Ваша правда. И что вы решили?

– Решила помочь ему – пусть, думаю, поживёт у меня немного, глядишь, и вспомнит чего.

– И не побоялись?

– Чего мне бояться! Я, милая, крест ношу, все под Богом ходим.

– А дальше?

– Дальше… дальше к себе его взяла, комнату отдельную отвела, у меня же дом свой, пусть живёт, покуда сын с семьёй из командировки не приехал. Да вот скоро и приехать должен, не знаю, как и быть с Мишей-то. Я его Мишей зову, он же не знает своего имени. Вот такие дела. И к церкви я его привела, люди добрые помогают. А на работу боюсь Мишу устраивать, обидеть могут.

– А знаете… Извините, как вас звать?

– Зинаида Ивановна. А вас?

– Меня Тамара. Зинаида Ивановна, наверное, я смогу помочь и вам, и Мише.

– Как же, милая?

– У меня есть жильё, вернее, комната свободная, вот прямо сейчас можем пойти, и вы, и Михаил.

– Уж больно быстрая ты, то есть вы, – Зинаида Ивановна помолчала. – Но что делать! Подожди немного.

Она заторопилась к Михаилу, стоящему у ограды. Вскоре они подошли к Тамаре.

– Давайте посидим на скамеечке перед уходом. Садись, Миша, рядом.

Так Михаил оказался в квартире Тамары.

Приехав по распределению, Тамара получила от работы большую комнату в коммунальной квартире, где её соседкой была одинокая женщина, имеющая маленькую комнату с балконом.

У соседки была инвалидность, она не работала, и Тамара помогала ей, как могла – то продукты купит, то в аптеку зайдёт, то уборку сделает. Жили они тихо и мирно.

В середине девяностых соседка умерла, и комната долго пустовала. А тут приватизация пришла, комнату можно было выкупить, и Тамара, пользуясь случаем, стала собственником двухкомнатной квартиры.

Жила она одна.

Иногда летом приезжали племянники, дети брата, иногда сама Тамара ездила к ним в гости в город, где раньше жила с родителями, где окончила университет и где с годами стала бывать всё реже и реже – лишь навестить родные могилы.

На работе тактичные коллеги разговоры о детях при Тамаре старались не заводить, но со временем поняли, что к этой теме она относится спокойно.

Замужем Тамара не была, хотя с мужчинами встречалась, но скорее, это были именно встречи, а не длительные, романтические связи.

Почему-то Тамара не привязывалась ни к кому, почему-то и она не вызывала у сильного пола желания создать семью.

В институте она встречалась с однокурсником, их отношения стали серьёзными, и дело шло к свадьбе. Но когда Тамара окончила университет, решила работать в полиции и получила распределение, её друг как-то неожиданно охладел к ней, стал избегать встреч, и постепенно, без слёз и истерик они расстались.

Была она невысокая, довольно стройная, не худая, но и не полная, про таких мужчины обычно говорят «нормальная». У неё были красивые волосы, густые, каштановые, падающие крупными волнами и придающие Тамаре особую женственность. Став офицером полиции, она подстриглась, и больше этой её красоты никто не видел.

Ей было сорок три года.

Тамара отдала Михаилу небольшую комнату.