Галина Смирнова - Ледоход и подснежники

На что я ответила: «Спасибо, но как же вы? Осталась у вас запись?»

И получила ответ: «Да, осталась».

Конечно, я называла его на «вы», я была худенькой загорелой девчонкой в ситцевом платье, отдыхающая с мамой, а он взрослый мужчина.

Мы уезжали довольные, загорелые, полные впечатлений от природы, моря, от экскурсий.

В начале осени мы были в гостях у тёти Кати, она уже вернулась из Пицунды и случайно сказала:

– Удивительно, но после вашего отъезда ни разу не звучал по радио «Последний вальс». Девушки неоднократно подходили к радисту, просили включить, но он сказал, что потерял ленту с записью.

А я промолчала о своей кассете… почему-то.

Sometimes… only sometimes I see a tall, white room and a dancing couple in the middle… she is dressed in a bright, airy dress, he is simply a dark suit… they dance the waltz… but, It’s just my dream.

Иногда… только иногда я вижу высокий белый зал и танцующую пару в центре… на ней светлое воздушное платье, он в строгом тёмном костюме… они танцуют вальс… но это только мой сон.

I fell in love with you, [11]

The last waltz should last forever.

– Лидия… – хирург заглянул в медкарту, куда обычно перед серьёзным лечением записывают имена и телефоны ближайших родственников, – Михайловна, так вот, Лидия Михайловна, вашему мужу показана операция, не скажу, что срочно, нет. Пока нет, заметьте. Возможны обострения с приступами сильных болей в правом…

– Мы знаем, извините, – перебила его Лидия Михайловна, – приходилось вызывать скорую.

– Видимо, и от предложенной госпитализации отказывались?

– Отказывались.

– Операцию лучше делать, вы понимаете, вне обострения. Сейчас вы обследовались, – доктор пролистал анализы, снимки, данные УЗИ. – Я изучил результаты, вывод один – удаление желчного пузыря.

– Мы поняли, – Григорий Кузьмич вздохнул и посмотрел на супругу.

«Завтра операция. Если всё будет хорошо, – Лидия Михайловна возвращалась из больницы, куда был госпитализирован муж, – если всё будет хорошо, то через восемь-девять дней Гришу выпишут».

Она шла не торопясь, было по-осеннему прохладно и сыро, на мокром, блестящем и чёрном, как гуталин, асфальте ярко выделялись опавшие листья.

«Будто в альбоме для раскрашивания, – Лидия Михайловна засмотрелась на жёлтый кленовый лист, застрявший в лужице. – Вчера точно такой же рисовали с Павликом».

Она посмотрела на часы:

«В детском саду сейчас тихий час, потом полдник, сегодня сын обещал забрать».

Домой из больницы она возвращалась на маршрутке, где было жарко и душно.

Через запотевшие стёкла мелькали смутные очертания домов, машин, расплывчатые огни рекламы.

Из кабины водителя доносилась негромкая музыка, как будто знакомая, Лидия Михайловна прислушалась:

«Ах, какие слова! Так это же из фильма, который я с Катей смотрела, она услышала эту песню и загрустила».

Лидия Михайловна вспомнила, как недели две назад к ней приходила институтская подруга Катя, как сидели на кухне, пили чай, разговаривали и смотрели фильм, который шёл по телевизору.

«Катя весь вечер ту песню напевала, потом замолчала и сидела, подперев щёку рукой и глядя в «прекрасное далёко», – она вздохнула. – Да, «не будь ко мне жестоко». А на улице дождик осенний моросил».

Лидия Михайловна знала печальную историю любви своей подруги, о которой обычно говорят «поматросил и бросил».

Она вышла из маршрутки и направилась домой, шла, вспоминала тот вечер и слышала голос Кати:

– Знаешь, осталось бы о нём хоть что-то на память – фотография, зажигалка, брелок, пусть пуговица от рубашки. Ничего. Или колечко в подарок, самое дешёвенькое, какая-нибудь бижутерия за три копейки, я бы хранила.

Она задумалась, а по телевизору звучало:

– Муж, когда заявление в ЗАГС подавали, предупредил, что кольцо носить не будет и после свадьбы снимет, и мы купили ему медное за гроши какие-то. А мне он подарил широкое, дорогое. Дети появились – не до украшений, потом работа – не хотелось сверкать кольцом, вот и не носила я обручального колечка, привыкла.

– А мы, Катюша, мы с Гришей обручальные кольца не снимаем вот уже больше тридцати лет.