Галина Смирнова - Ледоход и подснежники

– Ладно! – смеётся Игорёк и тоже подставляет под дождь ладошки.

Пахнет свежестью, влажной землёй и травой, и как будто пахнет грибами.

– Радуга! – воскликнул Игорёк.

– Радуга-дуга! – повторяю я.

На небе, сначала незаметно, как лёгкая акварель, а потом всё яснее и ярче вспыхивает и протягивается коромыслом семицветная радуга.

Я вспоминаю папины слова о радуге: «Каждый охотник желает знать, где сидят фазаны».

И громко повторяю эту фразу, выделяя каждое слово:

– Каждый-охотник-желает-знать-где-сидят-фазаны.

– Причём здесь фазаны? – удивляется бабушка.

Игорёк тоже не понимает, повторяет незнакомое слово «фазаны», а я объясняю:

– Это цвета, это семь цветов в таком порядке расположены в радуге: красный-оранжевый-жёлтый-зелёный-голубой-синий-фиолетовый. Поняли?

Бабушка смотрит на меня с любовью, а Игорёк – восхищённо.

Мне так радостно, что хочется подпрыгнуть до неба и побежать по семицветной, как волшебный цветик-семицветик, радуге!

– Игорёк, побежали по радуге!

– Побежали!

На небе танцуют, взявшись за руки, кудрявые облака, светит солнце, и идёт дождь, неожиданный, солнечный, грибной.

В собесе Наталье Николаевне предложили путёвку в подмосковный санаторий.

Октябрь, не сезон, непогода, дожди, но она, недолго думая, согласилась.

А ещё домашние:

– Бабушка, езжай, отдохни, мы тут сами.

«Ну так что же, сами, так сами», – решила Наталья Николаевна.

Через неделю она гуляла в заброшенном, живописном парке, окружавшем несколько старинных зданий с колоннами – на месте санатория когда-то давно была дворянская усадьба.

За парком начинались чахлые перелески, потом поля, за которыми, на горизонте тянулась тёмная, зубчатая кромка леса.

Наталья Николаевна дальше парка не ходила, она с молодости плохо ориентировалась в лесу, да и леса боялась.

А тут ещё опята рядом, в парке, одни говорили осенние, другие зимние, но до того много! – на пнях, на стволах замшелых елей и берёз, а больше на земле, среди пожухлых, пряно пахнувших, опавших листьев.

Отдыхающие, с разрешения администрации санатория, собранные грибы слегка отваривали для уменьшения объёма и, остудив, раскладывали по пакетам и хранили в морозильнике, радуясь постепенно растущему грибному запасу к зиме.

Было свежо и прохладно, но после обеда небо туманилось, становясь серым и белёсым, как застиранная простыня, и почти ежедневно, часто вплоть до самого утра, шёл дождь, задумчивый, безропотный и беспросветно грустный.

По вечерам народ тянулся в клуб – то приедут певцы с русскими романсами, то вдохновят, бренча струнами гитар, барды, и защемит сердце, и вспомнится «милая моя, солнышко лесное», или пройдут незатейливые выставки, на которые привезут расписные палехские подносы или очаровательные шкатулки из Федоскино, или павлово-посадские платки несказанной красоты, не купить которые просто невозможно.

Каждый день, с восьми до десяти вечера в санатории были танцы.

И отдыхающие, утомлённые затянувшимися дождями, спешили в клуб, все – и желающие потанцевать, подвигаться, и те, кто, отсиживаясь в стороне, хотел послушать музыку, посмотреть на других или просто поболтать о чём-либо более приятном, чем болячки.

Опытная администрация, учитывая немолодой возраст отдыхающих, крутила в основном ретро – советскую эстраду.

Наталья Николаевна под заводную, быструю музыку вставала в общий круг вместе со всеми и танцевала простенько.

В остальное время она сидела и слушала старые песни, с удовольствием негромко подпевая известным исполнителям.

Она облюбовала для себя уголок зала справа от входной двери, вдали от эстрады, здесь и музыка гремела потише, и было не так душно, да и танцующих здесь не было.

Не было, за исключением одного.

Он появился через день после того, как Наталья Николаевна впервые пришла в клуб.

Это был мужчина лет шестидесяти, маленького роста, с приятным, добрым лицом и взлохмаченными седыми волосами.

Одетый в клетчатую рубашку и тёмные брюки с подтяжками, он был пухленький и круглый, и был похож на Карлсона из детской книжки, только на взрослого, вернее, на постаревшего Карлсона.

Танцевал он самозабвенно, с каким-то весёлым азартом и невозмутимым выражением лица, один, в стороне, и только быстрые танцы, а все медленные пропускал, отсиживаясь в закутке.

Женщин, желающих пригласить его на белый танец, было много, но всем он вежливо отказывал.