Дэвид Арнольд - Детки в порядке

Мэд принялась скандировать:

– Вы-хо-ди! Вы-хо-ди!

– Ладно, – вздохнул Баз. – Мы все пойдем.

По другую сторону в пустоту выдавалась огромная плоская глыба, покрытая снегом.

– Осторожней, – сказал Баз.

– Ой, – сказала Коко. – Не сжимай меня так.

Думаю, Баз тоже представил себе запеканки из зеленой фасоли.

Держа тяжелую урну обеими руками, я заметил, что скала под нашими ногами была разрисована. Наверно, это случилось недавно: снег еще не успел закрыть рисунок. Это не было обычное граффити – череп, матерщина, все такое, – это было радужное сердце. Совсем как куртка Мэд.

Совсем как вся Мэд.

Внезапно я поскользнулся на льду и увидел внизу в волнах собственную смерть. Мэд схватила меня за плечо и помогла восстановить равновесие, пока я пытался сделать вид, что не паникую. Я кивнул ей, склонился и зачерпнул папу пригоршней.

– Швырни меня с Утесов, – сказал я.

– Швырни меня с Утесов, – сказала Мэд.

– Швырни меня с Утесов, – сказала Коко.

– Швырни меня с Утесов, – сказал Баз.

Нзази щелкнул пальцами.

Я отвел руку назад и швырнул прах… прямо в поток ветра. Смешавшись с крошечным ураганом, останки Бруно Виктора Бенуччи-младшего полетели нам в лица.

Раздались три ругательства. Два щелчка пальцами. И тишина со стороны База.

– Хоть что-нибудь до реки долетело? – спросил Баз, перенося вес Коко на другую руку.

– Не думаю.

Мэд подняла камень размером с грейпфрут и плюнула на него, чтобы немного стаял снег.

– Вот, – сказала она. – Положи немного сюда.

– Что положить?

– Немного твоего папы.

Я посыпал пеплом влажное пятно: немного растаявшего снега, немного растаявшей Мэд. Она набрала еще снега и прикрыла им камень, плотно утрамбовав.

Эй, пап. Все хорошо?

Да, Вик. Весь зад отморозил, но хорошо.

Я швырнул папу с обрыва вниз: двести метров, а там и Гудзон, где он теперь будет лежать вечно. В спячке. Как камень под подлодкой. Как я. Как мы все, на самом-то деле.

Коко стряхнула снег с варежек:

– Кто голодный?

Когда мы вернулись в Одиннадцатый парник, был уже почти вечер. У База скоро начиналась смена в кинотеатре, а значит, домой он возвращался около полуночи. Мы не ели ничего со времени кексов (посредственных) из «Радужного кафе» и поэтому смели остатки того, что доставалось нам от «Бабушки». В основном это были колбасы и сыры, которые мы хранили в старом шкафу для бумаг за парником. Такая вот самодельная морозилка для холодных месяцев.

Я решила, что завтра настанет День Икс: Операция «Проверь, как там Джемма». С того момента, как у нас появился Вик, я старательно избегала соответствующих разделов Манифеста Мэд. В этих разделах говорилось о верности, семье и памяти о корнях. Я останусь на ночь в парнике, хорошо высплюсь, а завтра с утра исчезну.

Баз ушел на работу. Мне в который раз хотелось рассказать ему все: про Джемму, про дядю Леса, все. Но я обдумала все возможные исходы такого разговора, и в любом случае он закончился бы ссорой. Если дядя Лес в последнее время выпивал (в чем, я думаю, можно было не сомневаться), то, скорее всего, Базу достанется. А в худшем случае дяде достанется от База. Я еще не видела, чтобы он прибегал к насилию, но у всех есть свой предел. И дядя Лес – как раз из тех людей, которые могут узнать этот предел. Так что, когда Баз уходил из парника, я ничего ему не сказала.

Мы остались есть колбасу и обсуждать список папы Вика под пластинку, которую Заз крутил без остановки.

– Ладно, – сказала Коко, глядя на Последнюю записку, словно призывая ее раскрыть секреты. – Нам нужно найти «дымящиеся кирпичи нашего первого поцелуя». Что за херня, Бруно? Ну и подсказки у тебя, чувак. – Коко быстро перешла с отцом Вика на «ты». – И еще колодец желания. И вершина какой-то скалы. – Она посмотрела на Вика, который закапывал себе глазные капли на диване: – Есть идеи, Удав?

Вик покачал головой, и Коко задумалась, а Заз танцевал, и все это продолжалось бесконечно, как заезженная пластинка.

Мы сами были этой заезженной пластинкой.

За этот вечер мы почти ничего не успели и пошли спать с четким чувством того, что ничего не успели. Казалось бы, ну и подумаешь. Мы уже много раз ложились, не сделав за день почти или совсем ничего, и в этом не было ничего страшного, когда нам нечем было заняться.

Манифест Мэд гласит: когда от тебя ничего не требуется, не делать ничего – это дело; когда от тебя требуется что-то, не делать ничего – это ничто.