Эна Трамп - Убийцы

…в ашраме. Был день. Было, точнее говоря, утро, ясное и прохладное. По огороду пронеслась Оксанка – рвала овощи на салат и упустила молоко, – секунду спустя зазвенела кастрюлечками снизу от печки. Сергея не было.

Исходящая из каждого устьица, каждой дырочки в земле патриархальная благодать с неистовой силой возбуждала угрызения совести за проведенные в бездействии минуты. Все вокруг, казалось, кричало: лучшее! лучшее время труда! еще час – станет жарко; зашныряют пули-мухи; прибежит Сергей искать перекусить, бодрый и пыльный – а ты все еще будешь изнемогать от лени, утопая в ней, как алкаш в блевоте? Вставай! вставай, болтун! вставай, пакостник! вставай, говно! вставай, дармоед! – и беги! беги, как от смерти; беги, спотыкаясь, к хозяевам, униженно распростершись, моли их о милости – о тачке и лопате, о ведрах, веревках и однозубой тяпке, – в крайнем случае, если ты считаешь, что зимой погорячился и не создан для сельской жизни – докажи это делом! встань, спустись в магазин и купи колбасу!

Однако она осталась на месте. Во-первых потому, что в головах у нее сидел человек (а она была без штанов).

Он сидел на корточках в позе лягушки и, упираясь ладонями в колени, глядел – слишком близко. Внешне он напоминал верблюда. Не личное сходство, скорее, видовое, – изборожденное глубокими складками лицо говорило о пристрастии к крепленым крымским винам даже яснее, чем воздух, пропитанный вокруг перегаром.

– Ну? Как спалось? – Отвисшие губы сложились в добрую (а как же) улыбку.

– Тебя как звать? Хочешь угадаю? Вика.

Она сказала:

– Нет. Не Вика. – И села, подтягивая спальник к подбородку, – доброе лицо несколько отдалилось.

– Не Вика? А как? А меня Александр Яковлевич. Как Розенбаума. – Он качнулся на корточках (сейчас упадет. На меня). – …Но чтоб не так сильно было похоже, можно просто Сашей. Ты, кстати, часом не из Петербурга?..

Она сказала:

– …К сожалению. Я очень люблю… – хотела сказать «Питер», но постеснялась: – Петербург. Когда я была молодая, я туда ездила… буквально каждый месяц. По два раза.

– Это же моя родина. – Он несколько раз доверительно мигнул, жмурясь с улыбкой, словно подтверждая: «да, да!». Темные глаза налились слезами. А может это они просто так уже слезились сразу. – Хотя, знаешь, странно… Я здесь провел половину своей жизни. У меня все там – жена, квартира… работа… Но меня здесь считают своим. Что меня сюда тянет?.. Каждый год, только весна… но не море, нет. Моря я не люблю. Как это у Блока, а?

– Ну, неважно. Дальше там другое. Лучше я тебе почитаю. Про нашу общую родину. Про Петербург. С кого начнем? Ты кого предпочитаешь из поэтов, Вика? Заказывай! Сашу Черного. Угадал?

– А хочешь совсем простой стишок, совсем детский. Он мне приходит в голову, когда я смотрю на тебя.

– Это вы?..

– Пушкин, – сказал он. – У тебя сигареты не найдется?

– …Есть!! – вспомнила она. – Мне же вчера кидали, вместе с деньгами!.. Только они там. …А может быть, вам не будет трудно? Там все вместе с гитарой, в чехле, и я бы заодно деньги посчитала – я вчера даже не заглядывала…

– Я принесу, – заверил он, вставая. – Где, ты говоришь, они лежат?

– Там, на первом этаже. У Оксанки.

Он протяжно пёрнул и, повернувшись, трусцой двинулся вдоль огорода, вихляя задом. Она смотрела ему вслед, пока он не скрылся на спуске. Тогда она сбросила на землю ноги с досок, устилающих пол ашрама, быстро натянула штаны и так сидела, вслушиваясь в разгорающийся внутри восторг.