Сами Михаэль - Виктория

Самой себе она говорила, что счастлива. Порою мысленно похлопывала себя по плечу и визжала от радости: какая же ты счастливица, Виктория! Как младенца, питала его своим счастьем, окутывала своими улыбками, но в то же время прятала их от него, чтобы он не заподозрил, будто она не придает значения тому аду, который его терзает, и делала все от нее зависящее, чтобы он не узнал, какую победу она празднует. Только страх, что силы его подведут, омрачал ее счастье.

Обитатели дома всячески старались поддержать эту пару. Салима и Лейла преданно ухаживали за Альбером и Линдой. Эзра, верный друг, часами сидел у постели Рафаэля и, все потягивая арак из бутылки, щедро наливал и своему двоюродному, борясь за его вменяемость. Мирьям устраивала праздничные застолья, чтобы развеселить душу больного. Наджия забыла свою вековую ненависть и собственноручно варила эликсир из ромашки, чтобы успокоить нервы Рафаэля. Флора появлялась во Дворе каждый день и намеками предлагала Виктории лекарство, которое она так здорово умела готовить. Виктория смущенно улыбалась.

— Говорю тебе серьезно, — объясняла Флора, специалистка по такого рода болезням. — Как зараза лечит заразу, так же и запах лимона изгоняет из памяти аромат цветущих пальм.

Виктория вежливо отказывалась и от материнской ромашки, и от ароматов лимона, окружавших опытное тело Флоры.

— Думаешь, она уже туда приехала? — спросил Рафаэль, когда очнулся от своего бредового беспамятства.

Виктория сморщила брови:

— Откуда мне знать? Ты ведь сказал, что нужно пересечь огромную пустыню, чтобы доехать до Сирии, а оттуда — поездка в Ливан, и когда еще доберешься до Израиля…

Лицо его обросло восьмидневной щетиной. Взгляд погружен в себя. В душе она была довольна, что гадюка не видит его таким. Рафаэль не пошел с ней прощаться. Может, и попрощался в другом месте и в другое время. Считалось, что не попрощался вообще. Таков его обычай, и так он поступает. Но она, Виктория, там побывала. За два часа до отъезда. Хотела собственными глазами убедиться, что врагиня оставляет поле битвы. В абайе и чадре стояла в конце переулка, там, где он выходит на широкую улицу. Простые мужчины и женщины шли мимо нее и с изумлением на нее оборачивались, мол, что здесь понадобилось женщине в шелковой абайе в такой ранний час, и ей пришлось прохаживаться туда-сюда, чтобы не слишком привлекать внимание. В душу закралось сомнение. На площади стояли мулы, ослы и коляски. Разгружающие свои товары феллахи [58] Феллах ( араб. — «пахарь, землепашец») — фермер или крестьянин в странах Ближнего Востока. пили крепкий чай, лошади жевали овес, и уличные торговцы кричали в толпе. Те, кто ничего не мог себе купить, притулились к стене и завтракали лепешками с луком. Флора что-то сказала про машину, но никакой машины там не было. Если бы и Эзра того же не подтвердил, она бы засомневалась, не перепутала ли место. Она снова обошла всю площадь и решила, что через четверть часа, не позже, вернется домой. Солнце уже заливало крыши и освещало окошки верхних этажей.

Даже когда появилась машина и, рыча мотором, воняя маслом и бензином, с громкими гудками надменно потеснила людей и скот, она, Виктория, все еще не до конца верила, что станет свидетельницей поражения соперницы. Вместо торжества, которого от себя ждала, ощущала, что все в этой ситуации выглядит отвратительно. Шофер был рыжим гигантом, с виду взрывным и злобным — бандит, получающий удовольствие от того, что на всех наводит страх.

— Эй, подонок, кончай в заду ковыряться! — гаркнул он своему помощнику. — Протри еще раз стекла, да не вонючей ссакой твоей сестры, которая с хромыми псами трахается!

Помощник терпеливо дождался, пока буря утихнет, и потом, пропев ему что-то с насмешливым видом, присел у лотка, где продавалось месиво из бобов, нарезанного лука и сухих хлебных крошек, смоченных лимоном. Шофер, направившись в другой конец улицы, уселся в компании людей, которым по карману посидеть у мангала, где жарятся бараньи шашлычки.

Внезапно налетевший ветер стеганул Викторию по абайе, толкнул ее, и ей стало страшно, что этот злобный ветер понесет ее черным воздушным змеем прямо на пустую машину. И в ту же минуту возникла гадюка, без чадры, в кокетливо наброшенной на плечи абайе, и трое носильщиков несли за ней вещи, а за ними — приблудок-младенец в руках чужака, и он оглядывает эту площадь глазами, похожими на глаза Альбера. Чужака Виктория признала по описанию Флоры — застенчивый мужчина, с крепкими руками, широкий в плечах и узкий в бедрах — кормилец и опора семьи, на которого сестра Наимы сможет опираться многие годы. Эта старшая сестра нашла себе стоящего мужчину. Странно только, что жених сестры несет малыша как любящий отец, будто ему самому предстоит его везти. Сердце Виктории ухватило представшее глазам еще прежде, чем это осознал ее мозг, и тогда она с изумлением отметила, что мать и сестра соперницы проститься не пришли. Что-то там рухнуло. Ведь и Рафаэль не пришел попрощаться с бедняжкой. Наима светится трогательной юной красотой. И она покидает родной город будто тайком, лишь чужой человек сопровождает ее в побеге. Одна уезжает, почти девочка, и с младенцем на руках, уезжает в страну кровососов-комаров и разъяренных арабов. Вон она встряхивает своей красивой головкой. Почему-то кажется, что она постится. У постящихся голод на лице, даже если сами они голода не чувствуют. Она, Виктория, — по части голода знаток, но любовнице этот пост идет, красота от этого ярче прежней.