Александр Сегень - Похоронный марш

— Этот туда же залез, безотцовщина чертова!

Зимой Соколов подарил Сашке настоящую шведскую клюшку, и Сашка написал на ней масляной краской: «Соколов Саша». Клюшка была слишком большая для него, и, немного поиграв ею, он обычно отдавал ее Рашиду из третьего подъезда или Игорю Панкову, и все ребята были за это благодарны Сашке, потому что мы ходили играть в хоккей через улицу и играли там, на чужой площадке, двор на двор. В нашем дворе площадки не было, только детские грибочки, детский домик и стол для домино. А во дворе улицы Братьев Жемчужниковых была настоящая хоккейная коробка. Сашке были до того благодарны, что звали его Соколовым. Он гордился и, стоя на воротах, безотказно отбивал все шайбы, все плюхи, которые метали в него дюжие парни с улицы Братьев Жемчужниковых.

Весной я нашел клюшку с надписью «Соколов Саша» на помойке. Бабка послала меня выбросить ведро. Клюшка лежала, переломанная пополам, за мусорным баком. Сашка из уважения к боевой славе клюшки не смог, видимо, бросить ее в общую кашу бытовых и пищевых отходов. Я схватил эту переломленную соломинку, за которую всю зиму хватался утопающий в безотцовщине Сашка, и побежал с нею домой. Я перемотал ее белым пластырем, и мне стало жалко ее, как переломленную ножку балерины. Только я не знал, куда бы ее спрятать, чтоб никто не нашел, и засунул под кровать к Юре. Юра всегда держал у себя под кроватью всякий хлам, преимущественно найденный на помойке. Кукол с расколотыми черепами, ножки от стульев, которые заменяли ему — да и мне тоже — ружья; куски пенопласта, обожаемого Юрой до слюней, мотки проволоки, ржавые цепочки от унитазов, металлические трубы и просто бесформенные куски железа. Когда хламу накапливалось столько, что он вылезал из-под кровати, бабка половину его относила на помойку, но не весь, чтобы Юра не ревел лишний раз. И клюшка по имени Соколов Саша долго лежала среди Юриной бутафории, бедная переломленная ножка. Я изредка доставал ее оттуда и думал о Соколове и о Сашке. И о Сашкиной красивой маме, и о том, почему же все-таки Соколов не стал Сашке отцом. Потом бабка выбросила и несчастную клюшку.

12 апреля Сашка неожиданно позвал меня к себе в гости на день рождения. Мать отпустила меня, но ненадолго, потому что к нам была приглашена тетя Тося. Ребятам я сказал, чтоб не приходили, потому что я буду отмечать свой день рождения совместно с Сашкой. Ребята обиделись.

— Все понятно, — оказал Дранейчик. — Англичанином хочешь быть. Ты мне больше не друг, понял?

Я не знал, что подарить Сашке, мучился, но ничего не мог придумать. Я понимал, что это нехорошо, но другого выхода не было — я взял Юрину водокачку. У Юры была такая водокачка, бог знает где он ее откопал. Она была сломанная, но Дранейчиков отец починил ее. Она состояла из резервуара, в который наливалась вода, и колонки с крошечным ведерком. Юра накачивал в ведерко воду и поливал той игрушечной водой бабкины столетники и кактусы. Это бывали счастливейшие минуты его жизни, на поливку четырнадцати горшков уходило два часа. Юра поливал самозабвенно, а когда в водокачке кончалась вода, он с видом человека, окончившего чрезвычайно важное, народнохозяйственное дело, клал водокачку в коробку и коробку ставил под кровать.

Когда я принес Юрину водокачку в подарок Сашке Эпенсюлю, у Сашки уже было полно гостей, бегали какие-то девочки, Васнецов и Лукичев листали «Крокодилы», и Лукичев сказал:

— Кто возьмет билетов пачку, тот получит водокачку.

Все засмеялись, а я громче всех.

Сашкин день рождения запомнился мне как что-то необыкновенное во всем моем детстве. Я помню хорошие лица, остроумные шутки, Сашкину красивую и какую-то невероятно молодую маму, игру в фанты, вкусный обед и то, что все пили газированную воду, и за столом сидели одни дети, а взрослые ни во что не вмешивались. Ко мне обратились только раз, когда все стали друг друга спрашивать, кто кем хочет быть.

— Я буду космонавтом Алексеем Стручковым, — сказал я.

Тогда все, и дети, и взрослые, вспомнили о разбившемся год назад Юрии Гагарине. О нем тогда еще часто вспоминали, какая у него была улыбка и добрый взгляд. Больше никто в космонавты не вызвался. Саша сказал, что будет разведчиком в Америке, Васнецов — что аквалангистом, Мишка Лукичев — акробатом в цирке, а какая-то девочка, белая как пенопласт, пообещала стать знаменитой балетной танцовщицей.

Когда я уже не помнил, что есть я, моя мать, тетя Тося и Юра, у которого я стащил водокачку, вдруг, как забытая фотография, возникло сиплое лицо и сказало: