Элизабет Говард - Исход

На следующее утро Невилл явился в одиннадцатом часу со словами, что пришел позавтракать.

— Еще чего! Ты безнадежно опоздал. И наверняка поел дома перед выходом, — добавила она.

— Только слегка перекусил. Всего-то и съел четыре тоста.

— И у нас были только тосты, притом меньше четырех.

— Миссис Криппс дала мне вот это для вас. — В коробке лежало шесть яиц. — Раз я притащил их в такую даль, значит, имею полное право съесть одно прямо сейчас, — заявил Невилл, пока обе они радостно ахали над яйцами.

— Дай ему одно, — сказала Полли. — В поездке у любого разыграется аппетит.

— Я вообще думать ни о чем не могу, — объяснил Невилл, — сразу есть хочется. Само собой, от каких-то мыслей хочется сильнее.

— Сразу после еды — ничего подобного.

— А мне через час — уже да, — просто ответил он. — И ничего тут нет странного. Знаешь, сколько нам положено съедать в неделю? Одно яйцо, две пинты молока, полфунта какого-нибудь мяса, четыре унции бекона, две унции чая, четыре унции сахара, четыре унции сосисок, две унции сливочного масла, две унции лярда, четыре унции маргарина, три унции сыра и немного потрохов. А в школе мы даже этого не получаем. Я добыл весы и неделю вел контрольный эксперимент. Вместо мяса было рагу по-ирландски, полторы унции в нем — не мясо, а кости, в сосисках — почти один хлеб и еще какая-то противная трава, яйцо на вкус лежалое. Всю неделю я обходился без сахара, чтобы взвесить его, и конечно, никаких четырех унций там не набралось…

— Часть твоего пайка добавляют в еду, когда ее готовят, — перебила Полли, — потому ты и недосчитался всего того, что полагается тебе по карточкам. И вообще, кому это надо — съедать твой паек?

— Учителям. Особенно мистеру Фотергиллу. Он жутко толстый, его сестра посылает ему домашние сладости, а еще от него несет выпивкой. Иногда.

— Вот твое яйцо.

— Здорово. Гораздо лучше яичного порошка.

Из его неосторожного замечания они сделали вывод, что он завтракал в поезде.

— В самом деле, Невилл! Ну и жулик ты! Позавтракал уже дважды .

— Тревожит меня эта твоя непорядочность, — добавила Клэри.

— Нет ее у меня. Просто я не все рассказал. Забыл, а сейчас вспомнил. Дело в том, что я страшно голодный. Если хотите, чтобы я работал, хотя бы не дайте мне помереть с голоду.

Однако красил он на удивление хорошо и сам покрыл первым слоем всю большую комнату Клэри, поэтому для него не пожалели двух огромных бутербродов с беконом на обед и двух булочек с сахарной глазурью, которые Полли принесла из булочной. На бутерброды ушел весь их недельный запас бекона, но Полли иногда перепадали остатки от мистера Саути, хозяина лавки внизу. Булочки предназначались к чаю, так что пришлось идти и покупать еще.

— За последний год он так вытянулся, что нельзя его винить, — сказала Полли.

Вечером они сводили Невилла на «Ночь в цирке», которую крутили в кино в Ноттинг-Хилл-Гейт, потом накормили макаронами с сыром и какао. Теперь в доме воняло краской — хоть какое-то разнообразие после мяса и жженых перьев. В воскресенье Невилл собирался к Арчи, так что продолжить красить мог только утром.

— Но к ужину я вернусь запросто.

Брат возвышался над ними, теперь уже на голову переросший Клэри; время от времени он чуть не сшибал что-нибудь и постоянно выпрашивал то одно, то другое: «Я забыл зубную пасту», «одолжишь мне вон тот шарф, чтобы не надевать галстук?» и так далее.

— Удивительно, что ты вообще чистишь зубы, — сказала Клэри, глядя, как он выдавливает аж два дюйма зубной пасты за раз, укладывая их в два ряда на свою потрепанную щетку.

— Раньше я просто ел пасту. Но потом увидел зубы мистера Фотергилла и теперь чищу свои как бешеный. А он не чистит их никогда. Они как желтый от старости миндаль на фруктовом кексе.

Его голос уже не переходил с писка на рокот и обратно. Когда он запрокинул голову, чтобы прополоскать рот, она увидела, что у него кадык — совсем как у папы. Он еще не успел переодеть пижаму. На пижамной куртке не осталось ни единой пуговицы, костлявые локти торчали из дырявых рукавов. Почти так же выглядела вся его одежда: обшлага серых фланелевых брюк болтались намного выше щиколоток, едва прикрытых редкими, как сетка, резинками штопаных-перештопаных носков, упрятанных, в свою очередь, в громадные сизоватые ботинки. Последние он старался носить как можно меньше: снял сразу, как пришел, и снова вбил в них ноги, только когда пора было идти в кино.

— Понимаете, шнурки давным-давно лопнули, так что их уже не развяжешь. Да ладно, что такого-то, — добавил он, уловив их осуждение.