Эна Трамп - Возвращение Робин Гуда

– Что-то не хочется.

Катя Дихтер, самая удивительная из девушек, которые вообще ему встречались, которая писала ему электронные письма, которые он, как издательский работник, кропотливо сохранял, а потом удалил сразу все. О ней можно многое сказать; можно и ничего. Мир о ней еще услышит.

И т. д.

Он думал – а если бы так было раньше? Ничего же по существу не изменилось. «Каким ты был, таким остался, – моряк степной, поляк лесной…» Может быть, всё теперь было бы по-другому. Может быть, он не отказался бы от аспирантуры, и потом пошел преподавать в университет (и в него влюблялись бы обделенные (обледенные – такая была опечатка) мужским обществом студентки). Или, может быть, он не бросил бы заниматься физическим трудом, зарабатывая на прокорм детей. В детях он не проявил инициативы, а девушки – они тоже как-то не проявили. Нельзя сказать, что он не давал себе отчета – подсчета – что сами эти девушки были детьми. Но поскольку он не был их преподавателем, то и этический аспект отсутствовал. К тому же – что такое этот подсчет? Дети – настоящие дети, те, ночевавшие у него на матрасах с теми из его знакомых, что предпочли отдыху в Турции туристические знакомства с родным краем, – относились к нему хорошо. Они все на него лезли. Он был большой. Он к ним относился хорошо.

Галка, в которую он был влюблен со школы, с Борей жили на Гагарина на другом конце города. Они совсем не изменились – меньше чем он, даже по видимости; оставались такими же поджарыми, как ящерицы, вроде бы и работали там же. Боря сторожем в теплосетях – устоявших при всех сменах караула, Галка делала педагогическую карьеру в том же Дворце творчества юных, в который устроилась смотрителем при ёжиках. Она закончила пединститут без отрыва от производства. Возвысилась, кажется, до больших высот заведования всей секцией, то есть бесчисленными смотрителями самых разных кружков. Они (Галка с Борей в согласованный отпуск) как раз ездили – но не в Турцию, а в более экзотические страны. Видели маоистов в горах Непала. Видели и видели. Политикой они не интересовались – интересовались экзотикой. Боря – сохранивший свой хайр – бросил музыкальные упражнения, в пользу сначала радиовещания, а потом, когда появился, – интернет. Всё это в свободное от работы время – которого было: трое суток из четырех. Так же, как не давали себе труда расписаться, они не обременили себя детьми. Он их не видел.

Так же, как сказал давно о Ксюше (пропавшей) – не муж; совсем другой человек. «Я с ней впервые начал говорить». Так же о Галке мог сказать он. Галка – довольно-таки разбитная особа, еще в девятом классе флиртовавшая с половиной зрелых мальчиков параллели, почему-то – опять «не давала себе труда» – делать это с Матвеем. Вероятно, он для нее не существовал как потенциальный партнер. Так же было и потом – когда Матвей охладел к ней. Галкины узы были крепки, и любой другой, сделавший только намек на движение вбок, мог рассчитывать на удвоенное, сравнительно с прочими, охмурение. Тут она просто не обратила внимания. Иной раз заходили они с Борей, прогуливаясь поблизости, но Борю, самодовольного совсем на другой, чем сам Матвей, лад, он не любил, так что в компании из троих было двое скучающих – Матвей и она. Так всё и сошло. Вряд ли следует это отнести на счет Галкиной мудрости – то есть что-нибудь вроде того, что всегда понимала, что она – не она: лишь катализатор для давно готового, ждущего только случиться, процесса. Галка была глупа. То, что и нужно. Матвей говорил. Она молчала.

Он не помнил, слышал ли хоть раз ее голос – в разговорах с собой, ну хоть какое-то «да?» или «направо». Зато он помнил свой голос. Торопливо, захлебываясь, останавливаясь только чтобы вдохнуть – и тут же вновь обрушиться под лавиной рвущихся прозвучать мыслей. Вот что он встретил потом в Кате Дихтер – когда у самого это давно прошло – и ни у кого больше уже не встречал такой обращенной на всё существующее страсти. И ни с кем больше – кроме как с Катей Дихтер – он не ощущал это «прошло». Тут он пожалел. Еще бы. Так что он только и мог делать то, что ей было нужно – молчать; на свой, конечно, манер, попробуй-ка помолчи в письмах. Он мямлил, тужился, поддерживал подаренные ею с невозможной щедростью темы, и всегда чувствовал себя на целую молодую жизнь позади, а потом мягко, как мог, прекратил поддерживать ее своим вниманием – с твердой уверенностью, что она перенесет это так же безболезненно, как он свое к Галке охлаждение. Запнется, да; прервется на полузвуке, и будет мучиться в тишине, пока накопленная под напряжением страсть не прорвется, уже – в деле.