Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

– Ракурс неудачный, тени – удаляем. Ты присядь, – обернулась она. – Скоро закончим.

– Ага, хорошо, – хотя деревянные ноги не хотели сгибаться.

Чайка приходила и уходила, где-то звонил телефон.

– Так, – вещал экзекутор, – такая уже была в Нью-Йорке, копии нам не нужны. Тут, пожалуй, все-таки не хватает жизни, эту в корзину.

Осталось процентов двадцать пять.

Палач был неумолим. Ушли те, что с плохим светом и те, что слишком яркие. Те, что немного размытые и те, где переборщили с резкостью.

– Так, вот эту вот, пока оставим, – пробормотала, нажимая стрелку.

Подошедшая сзади Чайка шепнула:

– Кайфовое фото.

– Хотя… – неумолимая нажала стрелку, вернувшись, задумалась на пару секунд и… нажала delete.

– Я тут на себя не похожа.

Нитка оборвалась, мы летели в пропасть. Зацепиться было не за что.

К двум ночи – оставалось фотографий десять – все как на подбор – экспрессия, жизнь, восторг – каждая могла взойти на обложку Vogue или что там есть для хороших фотографий.

К трем все-таки осталось пять. Уничтожались не сразу, но в каждой был маленький изъян.

Светало.

У трех следующих не было изъянов. У них были крохотные недостатки, не крохотные, нет, микроскопические шероховатости, неуловимые, но ощущаемые лишь подсознательно флюиды, испускаемые в миг создания. Вы не могли указать на несовершенство, но если приглядеться, очень внимательно приглядеться, не сразу, но минут через пять вы вдруг понимали, что фотограф думал не о том. ТД была на посту, она делала все как надо, но именно в тот момент, запуская спусковой механизм, призванный запечатлеть мгновение в Вечности, она подумала о чем-то, важном для нее – например о доме, о недопитом кофе или о любимом человеке, от которого уехала. Клянусь вам, еще минут двадцать и я бы точно сказал, о чем она думала в тот момент, но в этом уже не было смысла. Карающая длань опустилась неумолимо, уравняв кандидата с ранее отвергнутыми претендентами.

Когда осталось две, она задумалась надолго.

– Нет – это не я, – и безжалостно отправила в корзину ту, на которую я готов был поставить миллион.

– А что – вот теперь хорошо, а? – сказала она, ткнув меня локтем в бок. – Зато какая, а?

Внутри была не злость, нет. Внутри сидела благородная ярость, вскипающая как волна и готовая выплеснуться и задушить это маленькое, наглое, но прекрасное существо, уничтожившее целый мир – мир, который оно же и создало…

Обессиленный, я положил флешку в карман и пошел вниз, проклиная все на свете…

– Пойду что ли, прогуляясь по Невскому, – подумал я и двинулся по Старому Невскому, навстречу всаднику, бредущему мне навстречу от Лавры…

Я до сих пор храню ее в папке с документами – с паспортом, страховкой и прочей лабудой. Единственная капля жизни по соседству с ярлыками, на которые мы были обречены с рождения. Фотография, на которую можно смотреть часами.

Высоко прыгнув, Гаврош застыла и летит, поджав колени и замерев над залом.

Кажется, что она никогда не приземлится, что мгновение будет длиться вечно, и те кто там есть, так и останутся в нем навсегда, замерев от восторга, где-то внутри этой ноты, не желая возвращаться в мир, исполненный суеты и печали…

Все началось с Чайки.

Вы же знаете, что строку “В газетах писали, что ты идиотка, во всем виновата проклятая водка” из “Асфальта”, предложила именно Чайка. Ну так она в песне и осталась.

Году в 2003 группа готовилась к выступлению в “Юбилейном” – старинном спортивном комплексе у метро “Спортивная”. За день до того дома раздался звонок. Бодрый Чайкин голос произнес, что к концерту надо найти пару “надежных людей” из фанатов и несколько килограммов газет – чем больше, тем лучше. Будем готовить секретную “фишку”.

Людей «надежных» я на тот момент не имел, но за стенкой на работе сидела и обучалась в универе Марена, человек, ходивший на каждый концерт, то есть причастный и от Гавроша фанатеющий. Мне оставалось только постучать ей в Асю и попросить найти еще одного “надежного человека”. Также мы порешили, что каждый соберет столько газет, сколько сможет.

Я выгреб из дома все газеты, что были, попутно прошелся по почтовым ящикам всех соседей как своего так и других подъездов, чем избавил их от необходимости материться на “очередную рекламную макулатуру”.

На машине я объехал несколько друзей и родственников. Конечно, было жаль некоторых детей, которым так и не удалось победить в конкурсе по сбору макулатуры, к которому они готовились целый месяц, заботливо складывая газетка к газетке. Но их старания не пропали даром, а пошли на пользу, ведь искусство, особенно большое, всегда требует жертв.