Дэвид Арнольд - Москитолэнд

Я прокашливаюсь и поправляю:

– Мим. – Затем стучу костяшками по резервуару. – Это что?

– Мы зовем его «Пекод», – отвечает Ахав. – Идеальное место, чтобы насладится солнцем и отдыхом.

Я вскидываю брови:

– Эм… внутри?

Бледный Кит пьет и смеется.

Ахав крепче стискивает Калеба:

– Это бассейн, малышка.

Уставившись на резервуар, гадаю, как кто-то может попивать дайкири и купаться на крыше заправки в восемь часов холодного осеннего утра. Но я благодарна богам или кому там еще за это их увлечение. Потому что без этой парочки я бы уже была мертва.

Из-за резервуара – бассейна, неважно – выбегает Уолт:

– Ренди уже едет.

– Прекрасно. – Ахав вздергивает Калеба на ноги. – Вам, ребятки, лучше подождать его внизу. Он тот еще засранец, так что, наверное, просто от скуки захочет забрать вас в участок для допроса. Не говорите ничего о бассейне, лады? Ренди найдет какой-нибудь городской устав и снесет тут все.

Уолт показывает ему большие пальцы и вновь скачет к лестнице. А я стою, не знаю, подходящее ли время… Конечно, не так я себе все это представляла.

– Что такое, Мэ-эм?

Я опускаюсь на корточки, расстегиваю рюкзак и достаю деревянную шкатулку Арлин.

Мгновение все молчат, но наконец Ахав произносит:

– Откуда она у тебя?

Тихо, без тени осуждения.

– Арлин… – шепчу я. – Твоя тетя… я ехала с ней в автобусе. В том, что перевернулся.

Альберт садится прямо и снимает очки. Глаза его полны сочувствия.

– Да что это с вами? – кряхтит Калеб, все еще скрученный Ахавом. – Это ж просто коробка.

Ахав без раздумий хватает его за толстовку и бьет по лицу. Один, два, три раза. На гравий падают капли крови и один вылетевший зуб. Взгляд Ахава не кровожадный. Это взгляд человека, который сделал что должно. Калеб без сознания оседает на крышу. Учитывая торжественность прерванного им момента, еще легко отделался.

Ахав шагает ближе, смотрит на шкатулку, потом на меня, и я вдруг не могу сдержать слезы. Безумие, Арлин ведь была его тетей, а не моей. Я ее вообще не знала по-настоящему. Любимый цвет, фильм, музыку, озера ей нравились или океаны – ничего. Я даже фамилии ее не знала. Но, может, любовь рождается не из этого. Может, истинная причина куда неуловимей. Может. И думаю, Ахав все понимает, потому что сжимает мое плечо и тоже плачет, и не задает никаких вопросов, за что я очень благодарна. Передав шкатулку, я пытаюсь придумать что-нибудь запоминающееся и красноречивое, чтобы отметить момент. Арлин была единственной в своем роде, настоящей подругой, появившейся в нужный для меня час, гранд-дамой старой закалки. А еще – милейшей из старушек, и я буду очень по ней скучать. Все это правда, но слова, которые я выбираю, гораздо глубже.

– Она пахла печеньем, – шепчу я сквозь слезы.

Ахав смеется, и я тоже, вновь поражаясь, как часто смех сопровождает слезы. К нам подходит Альберт, и, когда я смотрю на него, солнце бьет мне прямо в глаза. Он сует мне в руки свои очки и гладит меня по спине.

– Вознаграждение, – говорит.

Ахав снимает с шеи золотую цепочку. Болтающийся на ней старомодный ключ идеально подходит к замку. Поворот, и шкатулка с щелчком открывается.

«Она его, не моя».

Я поднимаю рюкзак и успеваю сделать несколько шагов, когда слышу:

– Хочешь знать, что внутри?

Может, виновато солнце или эмоции Ахава, воссоединившегося с частичкой дорогой покойной тетушки, но почему-то в этот миг, на крыше заправки, меня охватывает жуткая тоска по маме.

Обернувшись, последний раз смотрю на Ахава – с нелепой мокрой одежды капает, в руках драгоценная шкатулка. Позади него Кит-бойфренд вернулся на раскладной стул и теперь валяется в тени, потягивая дайкири, будто на пляже Арубы.

– Ты можешь сказать, – говорю я, обходя резервуар. Затем цепляю на нос авиаторы Альберта и открываю люк. – Но вряд ли я тебе поверю.

3 сентября, середина утра

Дорогая Изабель.

Гаснет свет.

Поднимается занавес.

Играет перкуссионная шпионская музыка. (Из нуара, не из «Бонда».)

Стоя в тени деревьев на крыше с бассейном в окружении жирных пьяных идиотов, Наша Героиня лицом к лицу сталкивается с другого рода тенью – со своей Немезидой, извечным врагом, Теневым Пацаном (тан-тан-та-а-а-ан!). И он проверяет на прочность ее теорию о том, что в любом герое сокрыт порок, а в злодее – добродетель. «Если в сердце Теневого Пацана есть хоть капля добра, – думает Наша Героиня, – то спрятана она на совесть» Не в первый раз ее теория подвергается проверке, и точно не в последний.