Дэвид Арнольд - Москитолэнд

– Что ж, удачи, – говорит «17С».

Полицейская машина за окном прямо в его поле зрения. Он невольно косится туда, потом краснеет и закрывает объектив крышкой.

– Ага, – бормочу я. – И тебе удачи.

Он откидывается на спинку сиденья, смеживает веки и шепчет:

– Спасибо. – И почти не слышно, на выдохе: – Она мне понадобится.

В фильме моей жизни есть сцены и диалоги, а не опыт и дискуссии. Вместо друзей – подобранные актеры. Вместо мест – декорации. И в этот момент – идеальный момент фильма – я моргаю в замедленном темпе. Камера фокусируется на моих глазах, жадно поедающих загадочного «17С». Зрители тихо млеют от восторга, и сердца их сжимаются от надежды, печали и мечтательной тоски по романтике. Увы, девушка уходит, а парень остается – все как всегда. Вероятность того, что их истории снова пересекутся, не делает сюжет правдоподобнее. Хотя, полагаю, все зависит от того, что вы считаете правдоподобным.

Сквозь тысячи метафорических миль в мои уши проникает нежный голос: «Ты удивишься, узнав, во что я готова поверить в наши-то дни».

Ведомая верой Арлин – и ее драгоценной деревянной шкатулкой в рюкзаке, – я схожу с автобуса. Прямо сейчас я отчаянно хочу к маме. Чем бы она ни болела, она нуждается во мне, точно знаю. Но во всех моих любимых фильмах есть нечто общее: особые моменты, когда остро чувствуешь, что режиссер раскрывает не только историю персонажа, но и свою собственную. Эти моменты прекрасны, пронзительны и ужасно редки.

Понятия не имею, что в этом ящичке, но я часть его истории, как и он – часть моей.

Я выхожу на улицу, размышляя о роли «17С» в моем фильме. Трудно представить, как бы наши персонажи могли снова пересечься. Но я пока ничего не сбрасываю со счетов, потому что больше всего на свете ненавижу предсказуемые финалы.

– Пришла за восьмым?

Вряд ли моя улыбка кого-то может одурачить.

– Подколола, Гленда. А если серьезно, как поживаешь?

«Как поживаешь?» Я совершенно не умею общаться с людьми.

Прочистив горло, выдавливаю:

– Я тут подумала, вдруг ты подскажешь, где найти заправку некоего Ахава.

Гленда исчезает за прилавком, и в витрине появляется ее рука с ложкой.

– Знаю, вопрос странный, – продолжаю я, – но это важно.

Она от души зачерпывает шарик с печеньем. Я терпеливо жду, решив, что Гленда думает. Но стоит ей выпрямиться, понимаю – нет, не думает. Она оргазмично-энергично поедает мороженое.

Я знаю, что лучше промолчать, но не сдерживаюсь:

– Вкусно тебе?

Гленда причмокивает губами:

– Не знаю никого с таким именем. Если, конечно, ты не о «Моби Дике».

Я представляю, как карабкаюсь на витрину, хватаю ее за лохмы с секущимися концами и окунаю лицом в лоток с мороженым. Вдруг это мое призвание: Мим-хулиганка. Но, глядя на самодовольную физиономию Гленды, я решаю уничтожить ее любезностью. Поднимаю обе руки и изображаю воздушные кавычки по краям всего трех слов:

– Спасибо тебе, Гленда.

«Мороженое – здесь-с-собой-везде-всегда» всего в нескольких минутах ходьбы от всех четырех заправок, что скучковались по ту сторону эстакады. Туда я и направляюсь. Вцепившись в лямки рюкзака, шагаю по мосту. Всякий раз, как снизу въезжает автомобиль, вся конструкция слегка колеблется, и в моей голове возникает один из сценариев: дорога под моими ногами обваливается; мост прогибается, и я падаю вниз на шоссе; мне на голову приземляется кусок бетона; все взрывается чудовищным облаком обломков, как на видео с одиннадцатого сентября…

«Какого хрена, Мэлоун!»

Срочно нужно поднять настроение. Я должна делать то, что делают все счастливые люди, когда счастливы.

Пытаюсь насвистывать.

Ника Дрейка.

Оказывается, это невозможно. С тем же успехом можно отбивать чечетку под заглавную тему из «Челюстей». Если задуматься, может, поэтому я всегда чувствовала особую связь с Ником. Бьюсь об заклад, он тоже не выносил, когда кто-нибудь расплескивал вокруг беспричинно хорошее настроение. (Покойся с миром, Ник.) За остаток пути мне удается поймать идеальный баланс между «счастлива» и «несчастна» – в этом промежутке на удивление узкий спектр эмоций.

Вывеска у ближайшей заправки так выцвела, что я даже примерно не могу разобрать надпись – то ли название сети, то ли еще что. Вероятно, что-то нелепое, вроде «У Эда». Боже, да ведь наверняка так и есть. Точно кактус посреди пустыни, на краю парковки торчит пыльный таксофон, напоминая мне о мобильнике, что, в свою очередь, напоминает о Стиви Уандере, а тот уже о Кэти, а Кэти – о папе. Они, наверное, волнуются. Или даже уже сходят с ума.