Дэвид Арнольд - Москитолэнд

Гленда наскребает шарики, я расплачиваюсь и вскоре уже шагаю обратно с дважды-шоколадно-кофейно-малиново-мятно-карамельно-лимонным вафельным рожком – самая счастливая девчонка по эту сторону могучего, мать его, Тихого океана.

На парковке перед закусочной мигает огнями патрульная машина. Особой суматохи вроде нет, но на заднем сиденье коп кого-то сурово отчитывает.

Я наблюдаю за происходящим, прислонившись к автобусу, а мои попутчики пялятся из окон забегаловки. Это один из тех трейлеров без колес, которые всегда вызывают у меня недоумение.

Снимать с машины колеса, чтобы превратить ее в недвижимость, так же бессмысленно, как покупать кровать и из ее древесины колотить стулья. Но больше всего в «Закусочной Джейн» меня тревожит даже не это. Больше всего меня тревожит табличка на двери:

«ВХОДИТЕ,» МЫ ОТКРЫТЫ

Лижу мороженое и смеюсь. Некоторые безнадежны, когда дело касается кавычек. Как будто этот конкретный знак препинания вгоняет их в полнейший ступор. Наверное, невелика беда, но, кажется, это довольно широкая сеть кафешек, могли бы и не позориться.

Вглядываюсь в окна в поисках Пончомена, но не нахожу. Плевать. Меньше чем через час мы так и так распрощаемся.

– Я так и знала, Пурье, ты не слушаешь!

Из закусочной вываливается пара в одинаковых ковбойских шляпах, и, судя по голосам, разговор у них серьезный.

– Куды ж я денусь, дорогая, но ежли ты не закончишь здесь, в Независимости, то не закончишь никада.

Лимонное мороженое застревает в горле.

– Ай, чтоб тебя, Пурье, заткнись и послушай хоть секунду.

– Простите, – вмешиваюсь я, – вы сказали, Независимость?

Мужчина вскидывает на меня взгляд, будто револьвер. Изо рта его вылетает комок табака и приземляется в миллиметре от моих драгоценных кроссовок.

Enchanté, Пурье.

– И чё теперь?

«О господи, получилось!» Я здесь. Возле дома Ахава, племянника Арлин, пловца, купившего автозаправку. За эстакадой как минимум четыре заправки – это может быть любая из них.

– Слышь, – начинает Пурье, – эт а-адин из величайших пограничных городов Мерики. Я, блин, лучше чмокну мартышку в зад, чем буду терпеть инсинуации о Независимости.

На мгновение зависаю, пытаясь осмыслить, как человек может одновременно не выговаривать «Америка» и знать слово «инсинуации». Его спутница сует правую руку в карман жилета, и на миг меня охватывает вполне обоснованный страх, что сейчас она пальнет. Но вместо пистолета она вытягивает фляжку и, сделав длинный глоток, передает ее Пурье.

– Конечно, сэр… Я бы никогда не посмела. Независимость кажется очаровательным городком. Я только…

«Свободные земли…»

– Прикалываешься? – оглядывает меня Пурье.

В относительно комфортном автобусе решение его покинуть далось мне довольно легко, а перспектива добираться до Кливленда автостопом прямо лучилась авантюризмом. Но от вида провинции Кентукки ожидающая меня действительность оседает в животе, точно кирпич.

– Чё с ней, на хрен, не так, Пурье? – шепчет женщина.

Пурье качает головой.

Я бросаю на землю остатки мороженого и влетаю в двери автобуса:

– Спасибо, ребят. Продолжайте в том же духе!

Прыгая по ступенькам, я представляю Арлин – гранд-даму старой закалки, законодательницу пенсионной моды и мою подругу, что сжимала деревянную шкатулку так, будто от этого зависела ее жизнь. Может, так и было. Теперь у меня есть шанс доставить посылку, чтобы закончить начатое Арлин и почтить ее память.

У меня есть шанс осуществить ее Цель.

И будь я проклята, если им не воспользуюсь.

Я хватаю рюкзак с верхней полки и несусь к выходу, как вдруг замираю от звука голоса…

– Сваливаешь?

Развернувшись на верхней ступеньке, вижу, что «17С» (все такой же офигенный) стоит на коленях на заднем сиденье пустого автобуса. Он вновь держит возле окна камеру – очевидно, я прервала какую-то фотосессию.

– Что? – шепчу я, а в голове вертится: «О чем ты, черт возьми, думала, обрезая волосы?»

– Я спросил, не сваливаешь ли ты, – повторяет он.

Я делаю шаг в проход и отбрасываю челку с глаз. Это простой вопрос, требующий простого ответа, но язык будто намертво прирос к нёбу. Я почти уверена, что мне нужна пластика носа, и подмышки чешутся, как… что за фигня?

«Соберись, Мэлоун».

Я киваю и улыбаюсь, а «17С» тоже кивает и раздвигает губы в полуулыбке. Господи, если это только половина, даже вообразить не могу, какова же она в полную силу. У него синяк под глазом, которого я раньше не замечала. Но и фингал не портит эти темно-зеленые глаза – яркие, потрясающие, незабываемые. Брови у него густые… не пушистые, а просто толстые, будто нарисованы широкой стороной маркера.