Николай Сафонов - Старый дом

Валентина Александровна посмотрела на полку с книгами и мысленно провела рукой по корешкам. Настроение падало катастрофически. Сколько же он все-таки написал! Нужна, наверное, сатанинская одержимость, чтобы писать, когда тебя не печатают и раз за разом присылают отказы изо всех редакций. Именно так с ним и поступали.

И все же признание пришло к нему, правда с опозданием, но пришло. Он, как тот американский миллионер, который ложился спать бедняком, а проснулся богачом, стал известным сразу, в один день. Но ее, когда она думала о нем, поражало даже не это, а другое, как он, зная безнадежность своих произведений, все же продолжал изо дня в день садиться за стол и писать. Казалось, он действовал безо всякой надежды на успех, но теперь-то, задним числом, она поняла: без писания он не мог жить, и именно в работе видел смысл своего существования, подчинив этому всю свою жизнь.

Оказывается, судьба одарила ее знакомством с настоящим писателем, а она тогда не придала этому особого значения и так бы, наверное, вспоминала о нем, как о чудном парне, промелькнувшем в ее жизни, не прочти она его повесть о ней, ей же и посвященную. Вот уж никогда не думала, что художественное произведение имеет такую удивительную способность воздействовать на человека, имеющего к нему какое-то отношение. Да что там скромничать, не какое-то, а самое непосредственное! Встреча с ней пробудила в нем любовь, о которой она и не подозревала. И всякий раз, перечитывая повесть, она делала все новые и новые открытия, видела себя его глазами и восхищенно поводила головой, поражаясь фонтану чувств, хлынувших на нее со страниц книги. Слова ослепительной вспышкой высвечивали из ее жизни целый пласт, оживляли до мелочей в памяти ту осень, и она даже боялась дать волю воображению и на секунду представить, как повернулась бы вся ее, да и его жизнь, ответь она взаимностью на его любовь.

И оттого, что она выучила повесть почти наизусть, с ней произошла удивительная вещь: ей начинало казаться, что все написанное в книге случилось с ней на самом деле, и она испытала нечто подобное, и даже детали, выдуманные его писательским воображением, имели место в действительности. Но очарование слов проходило, и тогда ее охватывала щемящая тоска, и хотела она того или нет, а приходилось признавать, что мимо нее прошло настоящее чувство, а она даже и не заметила его. Вместе с этой мыслью к ней всегда подкрадывалась досада на свою близорукость и накатывалось это отвратительное состояние, которого у нее давно уже не было. Но раскисать ей никак нельзя, особенно в его день, и поэтому, даже если бы она не могла двигаться, она все равно бы вышла из дома, и пошла на вечер, посвященный его памяти.

Валентина Александровна с трудом поднялась с кресла. Пора было собираться в путь. И хотя до Центрального дома литераторов, или, как он его называл, «Гадюшника», где будет проходить встреча, не бог весть как далеко, все же она не может позволить себе такую роскошь, как опоздать и искать в темноте свободное место. Пригласительным билетом она запаслась заранее. Жаль, что внучка где-то задерживается, а то бы они поехали вместе. При девочке она бы взяла себя в руки и не выказывала наружу дурного расположения духа, и выходит, у нее не было бы так муторно на душе. В последнее время она часто ловила себя на мысли рассказать эту удивительную историю несостоявшейся любви, и рассказать не кому-нибудь, а только внучке, и все ждала, когда девочка подрастет немного. Она даже решила для себя, когда это сделает, и боялась лишь одного: не дожить до дня совершеннолетия девочки. Она уже и подарок ей приготовила, торжественно вручит Милочке несколько его писем, чудом сохранившихся в ее шкатулке с тех давних времен. Пусть по ним учится, как нужно любить, если вообще этому можно научиться. У нее был большой соблазн отдать письма в готовившийся к изданию юбилейный сборник, но она не поддалась искушению и сохранила письма у себя. Исследователи его творчества давно уже разыскивают женщину, вдохновившую его на создание лирической повести, но пока их поиски безуспешны. Он почему-то уничтожил все дневниковые записи, хоть как-то проливающие свет на таинственную незнакомку. И поэтому на каждом вечере в его честь всплывает вопрос о загадочной Н. Ф. — Брижжит, которой он посвятил свою повесть. Они наивно думают, что реальную девушку действительно звали Брижжит, и ищут ее среди его знакомых.

Идиоты! Столько лет идут по ложному пути, и никто не догадается обратить внимание на одно слово: посвящается не просто Брижжит, а поручику Брижжит! Удивительно только, как он запомнил вскользь рассказанный ему случай, приключившийся с ней на занятиях по военному делу. На их факультете готовили военных переводчиков, и вот однажды, сдавая перевод, она подписалась не настоящей своей фамилией, а из озорства вывела в конце страницы: поручик Брижжит, первые, пришедшие на ум слова. Руководитель занятий симпатизировал ей немного и в следующий раз, делая перекличку, поддержал игру и назвал ее вымышленным именем, поручик Брижжит. Так в группе за ней и закрепилось ее новое воинское звание, и на занятиях по военному делу ее уже никто по-иному и не называл. Но с тех пор столько утекло воды, и все, конечно, давно уже забыли ее проделку, да и трудно было подумать, что тот матрос-спасатель и автор повести — одно и то же лицо. Поэтому ей и самой не очень-то верилось, как столь кратковременное знакомство могло вызвать в его душе целую бурю чувств. И ответ она нашла в другом его рассказе: она совершенно здесь ни при чем, как, впрочем, ни при чем любая другая девушка. Просто у него была удивительная способность души влюбляться. Когда-то, в далекой юности, его воображение создало идеальный образ девушки-мечты, и вот изредка он вытаскивал нереальное изображение на свет и влюблялся в него. Вполне естественно, такое происходило с ним всякий раз, когда, как ему казалось, он встречал девушку своей юности, и тогда он наделял ее выдуманными чертами. Это была еще одна потребность его души, как и писательство. Он творил и в любви, но и на этом фронте тоже терпел неудачи. Его воображение сталкивалось с реальностью, и тогда он понимал, как тяжело и мучительно жить в выдуманном мире, но понимал всегда слишком поздно, когда уже поправить было ничего нельзя, и чувство, выпущенное им на волю, становилось неуправляемым. Но он слишком дорогой ценой платил за ошибки, страданием и болью.