Николай Сафонов - Старый дом

Однако заграницу посмотрела! Век бы ее не видеть. Загнали ее супруга в Африку, где они провели долгих три года, показавшиеся ей целой вечностью. Она не вылезала из-за ограды посольского особняка. И климат ужасный! Жара высушила ее как тряпку и измотала не только тело, но и душу. Не чаяла поскорее вырваться домой и, когда ей представилась такая возможность, ни секунды не задумываясь, укатила восвояси. А муж остался еще на один срок. Зато привезла из Африки и машину, и кооперативную квартиру, и барахла всякого, и еще, как говорится, осталось детишкам на молочишко. А детишки у нее к этому времени уже были, двое, девочка и мальчик. Они-то и связали ее по рукам и ногам. Занялась воспитанием детей и в тридцать пять лет осталась вдовой при живом муже. Но она никогда не жалела о принятом решении. Она предпочла одиночество и не захотела копаться в грязи, хотя могла закрыть глаза на его шалости и жить, как все, как жили большинство ее знакомых замужних приятельниц. За супружескую неверность платили изменой и как ни в чем не бывало мило улыбались по утрам за завтраком друг другу, растили совместно детей, копили добро.

Она разорвала разом, как только уличила его во лжи и чуть ли не из постели у него вытащила молоденькую девчушку. Ну и нагнала она на него страху, когда неожиданно появилась в его «холостяцкой» квартире, которую он снимал тайком от нее на паях со своим приятелем. Тогда он не на шутку перетрусил за свое положение, испугался, что она закатит грандиозный скандал, подаст на развод, на службе ему непременно влепят выговор по партийной линии, и уж, конечно, никто его больше не выпустит за кордон с такой подмоченной репутацией, а у него как раз наклеивалась поездка в одну из стран Западной Европы. После пребывания в «ссылке», как окрестили в их кругу работу на африканском континенте, затем обязательно посылали на отдых в капстрану. Но она, вопреки его ожиданиям, ушла тихо, мирно, без истерики. Собрала свои вещи и вместе с детьми поселилась у родителей. И как ни уговаривали ее отец с матерью вернуться к мужу, сколько ни просил он у нее прощения и как ни соблазнял прелестями жизни в цивилизованной стране, она так и не вернулась к нему.

Но какая ирония судьбы! Не вышло у нее ничего путного и с детьми. Кровь мужа оказалась сильней, к тому же она, по-видимому, напрасно передоверилась и своим родителям, дед с бабкой слишком много общались с детьми. Сын получился копия отца: деловой, эгоистичный, и очень скоро они все трудней и трудней стали понимать друг друга, а женитьба и совсем отделила его от нее. С дочерью все получилось сложней. Унаследовав что-то от нее, она неудачно вышла замуж, родила дочку, но поступить так, как когда-то поступила она, не смогла, вот дочь и мается под одной крышей с совершенно чужим человеком. Видимость семьи сохранилась, а фактически больше всех от этого сожительства страдает их дочь, двенадцатилетняя Милочка. Девочка растет не но возрасту серьезной и впечатлительной и, тяготясь отношениями между родителями и нездоровой обстановкой в доме, часто приезжает в гости к ней, а иногда живет по целым неделям.

При мысли о внучке Валентина Александровна даже улыбнулась. Несколько раз она предлагала дочери забрать девочку к себе, пока у них не наладятся отношения с мужем, но та почему-то не соглашается с ней, и своим упрямством лишь вредит ребенку. А ведь Милочка любит ее, да и она привязалась к внучке, да так, что порой ловит себя на мысли: в ней поднимаются чувства, которые она никогда не испытывала к собственным детям. Девочка явно пошла не в их породу. У них в роду таких не было. Нежная, добрая, искренняя, и эта незащищенность перед людьми, тяга к справедливости, правде поражает ее и часто приводит к непредвиденным результатам. Вот совсем недавно она рассказала, как у них в классе проходил пионерский сбор, на котором развернулась дискуссия о красном галстуке. Один мальчик встал и сказал то, о чем знали все, но молчали: в седьмом классе все стесняются носить пионерский галстук, и как только кончается сбор, снимают его и прячут в карман. Вожатая изобразила на своем лице удивление, словно только впервые об этом услышала, и прочитала ребятам лекцию о красном галстуке, напомнив им, что красный цвет галстука не случаен, а он символизирует кровь рабочих и крестьян, и по сути дела, пионерский галстук — это реликвия… Но все тот же мальчик перебил ее, возразив, как же можно серьезно считать реликвией вещь, которую можно купить в любом магазине за полтинник… Вожатая после столь убийственного возражения так и осталась стоять с раскрытым ртом, а когда пришла в себя от изумления, то больше часа пыталась вбить ребятам в голову, что когда-то за кусок материи, окрашенной в красный цвет, рабочие шли на смерть, и что они, дети рабочих и крестьян, свято должны беречь традиции… Но упрямый спорщик и после внушительной беседы не сдался, и когда вожатая предоставила ему слово, надеясь услышать искреннее раскаяние, то он под общее одобрение всего класса такое загнул, что хоть стой, хоть падай. «А у нас в классе нет детей рабочих и крестьян… У меня, в частности, отец кандидат исторических наук, а у него, и у него… и у ней… родители ответственные работники…» Мальчишку исключили из пионеров, но его отца не только не освободили от преподавательской работы в институте и не отобрали у него партийного билета, а всего-навсего попросили обратить внимание на неправильное воспитание сына. Ее же больше всего поразил не сам рассказ внучки, а реплика, которой девочка закончила грустное повествование: «А ведь он прав, бабушк… У нас в классе действительно нет детей рабочих и крестьян… И все не только стесняются носить галстук на улице, но и оборжут любого, кто это сделает… Вот и выходит, что Юрка-то пострадал за правду…» Она сделала вид, что не расслышала последние слова девочки, и перевела разговор на другое. На самом же деле рассказ внучки потряс ее. Какое кощунство! Их поколение на подобное еще не было способно. Ну, неверие было, высмеять что-то могли, но чтобы публично отважиться на такое… Нет, она, во всяком случае, что-то не припомнит смельчаков среди своих сверстников. В свое время подобное происшествие расценивали бы как ЧП, и это дело наверняка бы дошло до верхов, а здесь ограничились лишь беседой с родителями в школе, и никаких оргвыводов. Да, чем дальше отдаляется революция, тем циничнее становится человек, забываются традиции, и никакой преемственности идеалов. Рабочим происхождением не только не гордятся, а стыдятся. Это началось уже давно, и если разобраться откровенно, то ничего особенного в данном явлении нет. Ее поколение уже ни во что не верило, а давно известно, что от неверия до цинизма — один шаг. Но он-то бы уж точно не удивился поступку мальчишки и не пытался все свалить на одну детскую непосредственность, а объяснил бы данный факт со всех сторон.