Николай Сафонов - Старый дом

А вскоре к этому горю прибавилось новое: умерла мать и оставила у нее на руках сестру, инвалида с детства, за которой нужен глаз да глаз. В войну едва не умерли от голода. Анфиса в свободное от работы время ходила по дворам и собирала очистки, а летом перебивались крапивой. Утешало то, что не век войне быть, да и не они одни маялись, а многие. Другим даже было трудней. И, видимо, на роду у них так написано — не умереть, вот они и выжили. Война окончилась, и постепенно жизнь наладилась, и хлеба можно было есть досыта. К тому же для сестры иногда через инвалидную артель удавалось получить работенку. Клеить цветы. По вечерам Анфиса помогала сестре, и они так навострились, что выбивали на цветах почти тридцатку.

Но ведь не одной утробой жив человек. Нашли себе занятия по душе и сестры. У них в комнате всегда ютилось несколько кошек, больные голуби, да и иная бессловесная тварь находила у них приют, а под окнами в любую погоду вертелись бездомные собаки. И любой птахе, любой животине они находили не только ласковое слово, но и спасали их от голода. Омрачалась эта дружба соседями.

Квартира — цитадель, крепость, страна на замке, а у них часто дверь настежь — то Анфисе нужно голубей покормить, то кошек с собаками, а то какая-нибудь животина заболела в соседнем дворе, и, кроме Анфисы, свести ее к ветеринару некому. Вот соседи и волнуются, а вдруг к ним в квартиру забредет вор? И сколько Анфиса Власьевна ни успокаивала их, что живет она с ними без малого сорок лет и ни у кого еще не пропадала иголка, а ей резонно возражали, что, когда пропадет, будет поздно. И при этом недвусмысленно намекали на историю с ложками. Тоже верно, было такое дело. Одним словом, отношения с соседями у сестер были не совсем приятельские, но и неприязни к ним никто не питал. Жалели их люди.

Так и жила Анфиса Власьевна — тихо, мирно, творя добро всяк сущему на земле. Вставала чуть свет, готовила сестре на день еду, кормила голубей и кошек и бежала на службу, а после работы сразу же торопилась домой. А когда вышла на пенсию, то с головой ушла в любимое занятие. С утра до вечера можно было видеть ее на улице: то она крошила корм сизарям, то возилась под окнами с кошками и собаками, а в последнее время пристрастилась помогать дворнику на общественных началах. Когда же выдавалась свободная минутка, бежала в магазин сдавать банки и бутылки.

Анфиса Власьевна жизнь прожила тяжелую, а бранного слова никто от нее не слышал. Больше того, не раз утешала соседей, которые роптали на тяжесть земного существования, и всегда при этом произносила:

— Жить-то как хорошо, господи! — И блаженство разливалось у нее по лицу. — И за что вы только бога гневите. — И люди, знавшие, какое бремя невзгод она вынесла, пристыженно замолкали.

А она была счастлива. По-прежнему она поднималась чуть свет и принималась за свое хлопотливое хозяйство. И хотя давно уже провели газ, она, чтобы не беспокоить соседей, керосинку с кухни перенесла в комнату и на нее ставила воду для клея. И пока сестра присматривала за керосинкой, а затем в нужном количестве разводила клей, Анфиса успевала сбегать на улицу и проведать своих подопечных. Дикие голуби, завидев ее, слетались со всех домов. Птицы садились ей на голову, плечи, брали корм из рук, копошились под ногами. Управившись с голубями, бежала к кошкам, которые давно уже поджидали ее под окнами. Следом за ней трусили две-три бездомные собаки. Почетный эскорт из собак и кошек сопровождал ее, когда она шла по переулку.

С цветами им не очень везло. Работу давали от случая к случаю. Был в артели знакомый человек, и работа была у них. Ушел их кормилец на другое место, а с новым нормировщиком общий язык не нашли. Вот и дают им заказ только перед праздниками. Но они и без цветов обходятся. Правильно говорят: хочешь жить — умей вертеться.

И Анфиса Власьевна вертелась похлеще любой белки в колесе. Днем она обегала все магазины в округе, и там, где иная хозяйка выкинет трешницу и ничего не купит, она умудрялась обойтись на два рубля. Эти походы по магазинам ее так выматывали, что к вечеру она еле волочила ноги. А длинные зимние вечера проводила с сестрой. И пусть недуг приковал Наталью на всю жизнь к постели, лишив возможности передвигаться, умом господь ее не обидел. Чаще всего говорили о матери и о Сергее. За долгие годы Анфиса уже сотни раз рассказывала сестре историю своей любви, и каждый раз Наталья печально вздыхала:

— Счастливая ты, Анфиск!

А ей после слов сестры становилось не по себе, словно была ее вина в том, что Наталья инвалид и у нее так неудачно сложилась судьба, и она не испытала той радости, которая выпала на долю Анфисы Власьевны.