Марина Москвина - Глория мунди

— И я вас!.. — отвечает он.

В результате я забыла, какая у меня квартира. Пришла брать справку в ДЭЗ. В очереди стоят люди из нашего дома, сидит бухгалтер. Она спрашивает:

— Какой у вас номер квартиры?

А я улыбаюсь смущенно, силюсь вспомнить:

— 132? — (Мамина.)

— Нет.

— 309? (У нас была на Коломенской.) 48? (В Черемушках, в юности.) 421? (В Большом Гнездниковском переулке — в детстве.)

Бухгалтер мне говорит:

— Ничего, ничего, не волнуйтесь, — поискала в компьютере. — Москвина? 223-я квартира. Запомнили? 223!..

В общем, звонит мне мой дорогой учитель и говорит: в такой-то газете вышло твое интервью. Я так обрадовалась, спрашиваю:

— А фотография красивая?

— Ну, так… — отвечает он уклончиво.

— Что — нет?

— …Такая, — говорит он, — волосатая.

Одно это меня насторожило. А тут он еще добавил:

— Чернявая и курчавая.

— А молодая?

— Молодая. Тебе здесь лет семнадцать.

— А я там мужчина или женщина? — задаю наводящий вопрос.

— Ты понимаешь, какая штука. Скорее женщина, чем мужчина.

— А это вообще — я?

— Ну, может быть… — сказал он. — Я уж тебя не видел две недели, могу немного ошибиться. Вроде ты.

Я заглянула в Интернет и ахнула. В кои-то веки — большое со мной интервью на полполосы, блистательное, искрометное — и все это великолепие венчает абсолютно не моя фотография.

…Естественно, я и не думала придавать значение такой чепухе, не нам, искателям истины и света, страдать по такому ничтожному поводу. К тому же в буддийских текстах говорится, что надо обладать огромной решимостью — искать ответ на вопрос: где твое истинное лицо? Дабы не оказаться лицом к лицу, там так и сказано, с глубочайшим страхом возможности понимания, что мы не существуем.

У меня и без того полно неприятностей. Я тут рассказываю старику-отцу о своей сказочной соседке Аиде Пантелеймоновне, которая насылает на меня сверху разные бушующие стихии.

— Представь себе Нефертити, — говорю я ему, — так это она, только в пенсионном возрасте…

То сверху стройными шеренгами, чеканя шаг, спускаются по канализационной трубе тараканы (да и клопы от нее к нам заглядывают!), то водопады обрушиваются на наши с Лёшей головы (и это после эпохального ремонта!), то изо всех щелей вырываются клубы пара, сопровождаемые наваристым запахом жизни, особенно когда Аида Пантелеймоновна варит селедку в луковом супе. Ругаться с ней невозможно: она не открывает дверь и не подходит к телефону, я видела ее только раз, мою небесную Аиду с подведенными сурьмой глазами, столь величаво поднимавшуюся по лестнице к лифту, что было бы кощунством воспользоваться случаем и закатить ей скандал.

— Вот ведь какая — египтянка, — посмеивался старик-отец. — Осталось, чтобы сверху поползли скарабеи…

Главное, такой благостный, душа любой компании. Женщины от него без ума, стоматолог увидела его в поликлинике, закричала на весь коридор: мой драгоценный!!! Заходите скорей! (Чего он как раз боялся, потому что у кабинета сидел дедуля, и старик-отец непременно хотел его пропустить вперед, хотя — в любом случае — тот его гораздо моложе.) Консьержка в подъезде, мы даже не знаем — нормальная она или нет? Когда он идет мимо нее — всегда говорит: «Если б вы знали, как я вас люблю. Можно я вас поцелую?» — «Валяйте!» — он отвечает. Она обнимает его и целует, целует!.. И все газеты с журналами ему отдает, не только его, но и принадлежащие другим людям: «Берите, берите, — бормочет, — вам нужнее!..»

Вдруг он позвонил в Переделкино, куда я поехала сочинять новую семейную сагу, взбудораженный, огорченный. В чем дело?

Не понравился роман!

Как так? То радовался, смеялся…

— Да, смеялся, радовался, пока дело касалось не меня!

Но как только речь зашла о его родне — ему сразу стало не до смеха.

— Зачем ты приплела, — он спрашивает строго, — дядю Хоню, мужа нашей тети Мани?

— А что такого? Что он за персона нон-грата?

— Как ты смеешь над ним подтрунивать, когда дядя в годы войны заведовал типографией в партизанском отряде и распространял — с риском для собственной жизни — листовки антигитлеровского содержания?

Я стала оправдываться, что дядя Хоня в моем романе абсолютно положительный герой, без сучка, без задоринки!

— Ну и назвала бы его, — сказал папа, — …дядя Ваня.

Слышу — мальчик:

— Да она всех нас у себя в романе вывела в смешном виде!

— Она даже надсмеялась над сантехником! — пробился сквозь стройный хор осуждающих голосов мой муж Лёшик. — Когда тот сделал все от себя зависящее, чтобы починить унитаз, она ему заявила: «Какой вы замечательный мастер…» И добавила: «…своего дела».