Филип Рот - Обман

— Это меня не сильно удивляет.

— Они повел меня в полицию и там при мне стал бить преступник, пока я упал в обморок. Я бежал в Объединенный Нации, Комитет прав человека. Они сказал: мы ничего не можем вам делать. Преступный замысел против безопасность Соединенный Штатов.

— Ничего не понимаю.

— Сказал: ты очень важный политический свидетель. Я вспоминай, как весь тот годы был чужой в обществе, а теперь даже закон был не за меня.

— Чего вы от меня хотите?

— Пожалуйста, я люблю Кафка, я изучал Фрейд. Еще я люблю и глубоко уважай еврейский народ. Я восхищай себя от их ум. Я ищу человек, который будет читать и помогать мне с мой книга.

— И о чем ваша книга?

— В истории еще не был опубликован книга про проститутка, чтобы написал проститутка. Мне нужно снискать какой-никакой человек, чтобы помогай мне публиковаться. Я буду очень рад, если это мог быть ты.

— Думаешь, английские евреи напористее прочих?

— Да.

— Но в Англии не так уж и трудно быть напористее прочих.

— Вздор. Судя по всему, ты видишь англичан совсем не так, как я.

— Самая низкая в мире производительность труда на душу населения где? В Англии.

— Ты имеешь в виду промышленных рабочих. Они далеко не дураки. Зачем им надрываться? Но те, кто работой может здесь реально чего-то добиться, — те усердствуют, и еще как. Своими глазами видел.

— А евреи усердствуют еще больше.

— Нет. Я просто сказал, что они напористее меня.

— У тебя есть подруга-еврейка?

— Нет. Во всяком случае, близкой подруги нет, не то она сразу пришла бы на ум. Пытаюсь припомнить кого-нибудь среди менее близких. Зато среди близких друзей, — смеется, — евреи бывали.

— Ты какие предпочитаешь?

— Не желаю я это обсуждать.

— Но мне хочется знать. Так какие же предпочитаешь?

— На этапе ласк — необрезанные. Забавно натягивать презерватив на головку члена.

— А для перепиха?

— Хорошо воспитанной англичанке таких вопросов не задают.

— А для перепиха?

— Обрезанные.

— Почему?

— Кажется, что он голый.

— Голый пенис.

— В общем, да.

— Честное слово, клянусь, это правда. До двадцати семи лет я ни разу не мастурбировала.

— Бедняжка.

— Закрой глаза.

— Угу.

— Закрой же.

— Я не допущу, чтобы меня связывали.

— Дружочек мой, разве кто-то предлагал тебя связать? Наши игры еще только начались.

— Читала я про такие игры.

— И что?

— Писатели пишут такие книжонки.

— Закрой глаза.

— Ну, если ты настаиваешь.

— Сейчас посмотрим, внимательна ли ты. Опиши-ка эту комнату.

— Во-первых, для любви она маловата, двоим тут не повернуться.

— Не подыскать ли жилье с просторной кроватью?

— Нет. Не надо. Я уже об этом думала. У моих друзей есть дома с кроватями, но это не для нас. У них там уборщицы, няньки, дети…

— Тогда придется обойтись этой комнатушкой без кровати, верно?

— Зато в ней есть двустворчатая балконная дверь, она выходит на зеленую лужайку и цветущее дерево. В соответствии с общим аскетическим стилем на окнах нет ни жалюзи, ни штор, и соседям в домах позади лужайки прекрасно видно все, что здесь происходит.

— В основном им видно, как некий тип барабанит на машинке. Или же сидит с книжкой в руке. А ежели вдруг увидят что-то более занимательное, то и поделом: пусть не подглядывают.

— Еще тут есть очень уютное черное кожаное кресло, в нем расположилась женщина, которой давно пора вернуться на работу. У письменного стола на обитом кожей стуле сидит мужчина, на запястье у него две эластичные резинки; слушая, как женщина жалуется на свое замужество, он беспрестанно сгибает, разгибает и крутит в руках скрепки для бумаг. Стол — сантиметров девяносто на сто пятьдесят, — со светлой пластиковой столешницей, на серой металлической ножке; порядком он не блещет, вопреки болезненной страсти жильца к порядку; тем не менее мужчина точно знает, какая из трех растрепанных пачек бумаг — его неоконченная рукопись, какая — стопка писем, на которые еще предстоит ответить, и в какой собраны заметки об Израиле, вырезанные из лондонских газет с целью убедить женщину, что британцы — антисемиты. На столике под прямым углом к письменному столу стоит пишущая машинка «Ай-Би-Эм Корректинг Силектрик 2». Черная, внушительная. С шаровидным набором шрифтов «Престиж Пика 72».

— Молодец.

— Позади стола книжный стеллаж. Пока его сооружали, жалобам на небрежность английских мастеровых не было конца. Книги: «Еврейская комедия Гейне» Проуэра [5] Зигберт Соломон Проуэр (1925–2012) — специалист по немецкому языку и литературе. Работал в крупнейших университетах; в 1939 г. бежал от нацистов вместе с семьей в Великобританию. , «Еврей как пария» Ханны Арендт [6] Ханна Арендг (1906–1975) — философ, политолог; уехала из Германии в 1937 г., с 1951 г. жила и работала в США. , «В белые ночи» Менахема Бегина [7] Менахем Бегин (1913–1992) — видный деятель сионистского движения, премьер-министр Израиля (1977–1983), лауреат Нобелевской премии мира (1978). В 1940 г. был арестован в г. Вильнюсе советскими властями и приговорен к 8 годам лагерей. Его книга «В белые ночи» посвящена пребыванию в советской тюрьме и лагере. В 1941 г. Бегин как польский подданный бьи освобожден из лагеря, вступил в армию Андерса и вместе с ней вскоре оказался в Палестине. и прочие в том же духе. Немыслимое количество книг, написанных евреями, про евреев и для евреев. Над письменным столом пыльный драный шар — японский бумажный светильник, оставшийся от предыдущего жильца. На обоих столах хромированные чертежные лампы, или как там они называются, по лампе на стол. Два обогревателя «Димплекс», белые. На полу ковролин голубовато-стального цвета. Пластиковый коврик для гимнастики и адюльтера. Дешевенький бамбуковый журнальный столик со стеклянной столешницей, на нем пачка лондонских литературных еженедельников всех мастей, рядом транзистор фирмы «Робертс», настроенный на «Радио-3». Парижское издание «Геральд трибьюн», открытое на спортивной странице. Гигантских размеров плетеная мусорная корзина битком набита старыми выпусками «Геральд трибьюн», черновиками, обрывками машинописи; там же картонные коробки из-под печеной картошки с овощным рагу из ресторана «Спад-Ю-Лайк» — доказательство того, что обед обитателя комнаты скромен, под стать обстановке. Лепной цветочный орнамент на потолке — единственная здесь примета роскоши.