Симона Бовуар - Воспоминания благовоспитанной девицы

Мой взгляд излучал свет. Я любила делать открытия, особенно во время каникул; но порой меня мучили сомнения: мне казалось, что при моем появлении внешний мир не раскрывается мне навстречу, а, наоборот, прячет свое лицо. Я, разумеется, не верила, что, когда я сплю, цветы отправляются на бал или что безделушки в витрине питают друг к другу нежные чувства, но временами у меня возникало ощущение, что знакомая роща ведет себя, точно заколдованный лес, преображающийся с появлением непрошеного гостя: под ногами прохожего рождаются миражи, он теряет дорогу; лужайки и вековые деревья оберегают свою тайну. Я пряталась за какой-нибудь ствол, безуспешно пытаясь подкараулить уединение природы. Большое впечатление на меня произвела книжка «Валентин, или Демон любопытства»: фея-крестная катала Валентина в карете; она говорила, что за окном открываются дивные дали, но шторы кареты были опущены, и поднимать их крестная запретила. Демон любопытства заставил Валентина ослушаться; только мальчик ничего не увидел: за окном было темно; одного его взгляда хватило, чтобы убить все, о чем он мечтал. Продолжение истории было мне неинтересно: пока Валентин боролся со своим демоном, я отчаянно воевала с темнотой неведения.

Мои страхи накатывали на меня внезапно, но быстро рассеивались. Взрослые обещали мне готовое мироздание, и я редко пыталась проникнуть в его тайны без их помощи. Мне больше нравилось путешествовать вместе с ними по специально для меня выдуманным мирам.

Иногда я садилась в прихожей напротив нормандского шкафа и резных деревянных часов, во чреве которых висели две покрытые медью шишечки-гирьки и прятался сумрак времен; в стене зияла пасть калорифера. Сквозь его решетку до меня долетал тошнотворный запах преисподней. Эта бездна, эта тишина, отсчитываемая мерным тиканьем часов', приводили меня в трепет. Книги, напротив, давали мне уверенность: они рассказывали все без утайки. Я их не трогала — и они молчали; открывала — и они говорили в точности то, что в них было написано. Если я что-нибудь не понимала, мама объясняла мне. Я ложилась ничком на красный ковер и читала мадам де Сегюр, Зенаид Флёрио {32} 32 Флёрио Зенаид (1829–1890) — французская писательница, иногда публиковавшая свои книги под псевдонимом Анна Эдиане де Сен-Б. Писала пьесы, повести и рассказы для девушек в серию «Розовая библиотека». , сказки Перро, братьев Гримм, мадам д’Онуа {33} 33 Мадам д’Онуа (Мари-Катрин Ле-Жюмель де Барневиль, 1650–1705) — французская писательница, прожившая долгие годы в Англии и Испании и оставившая, помимо мемуаров, ряд книг и сборник сказок для детей. и каноника Шмидта {34} 34 Каноник Шмидт. Кристоф (1768–1854) — немецкий писатель, священник в Аугсбурге. Его сказки для детей были популярны в Европе: «Библейские истории для детей» (1801), «Пасхальные яйца» (1816), «Сказки для детишек и их друзей» (1823) и др. ; я листала альбомы Тёпфера {35} 35 Тёпфер Родольф (1799–1846) — швейцарский франкоязычный писатель и художник, известный своим сборником сказок «Библиотека моего дяди» (1832). Рисовал альбомы комических карикатур, где выступал также как автор текста; «Приключения месье Криптогама» — один из его альбомов. , Бекассину {36} 36 Бекассина — героиня комиксов, маленькая, наивная, но здравомыслящая бретонка; появилась в 1905 г. в журнале «Неделя Сюзетты»; ее автор — Жозеф-Порфир Пеншон. ; я проглатывала приключения семейства Сельдерей и сапера Камамбера {37} 37 — 65 «Приключения семейства Сельдерей» (во французской транскрипции Фенуйяр), «Сапер Камамбер» — детские книжки Жоржа Коломба, преподавателя естественных наук в коллеже Севинье, подписанные псевдонимом Кристоф. , «Без семьи» {38} 38 «Без Семьи» (1878) — роман французского писателя Эктора Мало (1830–1907). , романы Жюля Верна, Поля д’Ивуа {39} 39 Д’Ивуа Паль (1856–1915) — французский писатель, автор исторических романов и книг о путешествиях. , Андре Лори {40} 40 Лори Андре — один из литературных псевдонимов Паскаля Груссе (1845–1909), французского политика, переводчика и литератора, писавшего детские книги в духе Жюля Верна, а иногда и в соавторстве с ним. и всю серию «Розовой библиотеки» издательства «Ларусс», в которой были собраны легенды всех стран мира. В годы войны я читала про героев.

Мне давали только детские книги, тщательно отобранные и утверждавшие принципы, которых придерживались мои родители и учительницы школы. Добро в них всегда торжествовало, зло было наказано; беды случались только с людьми нелепыми и глупыми. С меня было довольно, если эти основные заповеди соблюдались; как правило, я не искала соответствий между вымыслом и реальностью; книги меня забавляли, как кукольный театр, — на расстоянии. Поэтому, хотя взрослые и находили какой-то скрытый смысл в романах мадам де Сегюр, меня они ничем не удивляли. Мадам Бонбек, генерал Дуракин, месье Криптогам, барон де Крак, Бе-кассина оставались для меня условностью, марионетками. Рассказ был вещью в себе, наделенной особым очарованием, как, скажем, театр кукол или картинка; я чувствовала необходимость этих композиций, в которых есть начало, определенный порядок и конец, а слова и фразы в них сверкают, как краски на полотне. Иногда книги довольно сбивчиво рассказывали мне о мире, который меня окружал, или обо мне самой; тогда я начинала мечтать или задумывалась, и мои представления готовы были пошатнуться. Андерсен научил меня грусти; все вещи в его сказках старели, страдали, разбивались или ломались, и всегда незаслуженно; Русалочка, прежде чем исчезнуть навеки, страшно мучилась: каждый шаг причинял ей такую боль, как если бы она ходила по горящим углям, — но ведь она не совершила ничего дурного. Ее страдания и смерть вызвали у меня почти физическое недомогание. Другая книга, потрясшая меня до глубины души, — я прочла ее в Мериньяке, — называлась «Охотник в джунглях». Автор рассказывал невероятные приключения своего героя настолько живо, что я в них словно участвовала. У охотника был друг по имени Боб, жизнерадостный и преданный толстяк; он понравился мне с первых строчек. Оба приятеля попали в плен к индусам, но, сидя в тюрьме, нашли подземный ход; по нему мог продвигаться только один человек, да и то ползком; Боб полез первым; вдруг из тоннеля донесся леденящий душу крик: Боб встретил питона и тот его проглотил. Сердце мое бешено колотилось, ладони стали мокрыми; эта страшная история долго не давала мне покоя. Уже одного того, что змея проглотила человека, было достаточно, чтобы кровь застыла в жилах; но потрясение было тем сильнее, что Боб был хорошим. Это противоречило всем правилам; выходило, что в этом мире случиться может что угодно.