Акиф Гасанов - Реквием

И вдруг «труп» поднялся, отряхнулся, потряс головой, вытащил из кармана самопал и размахивая им, шатаясь, пошел по территории участка, нещадно матерясь и обещая пристрелить первого встречного. Я крикнул ребятам попрятаться, и пока раздумывал, как быть с этой напастью, как вдруг появился Дмитрич, спокойно подойдя к буяну, ударил его в челюсть и тот замертво упал на землю.

«Эх вы, мужики, сдрейфили перед пьяным, что же, командир, такие робкие бойцы у тебя?» — и повернувшись к подоспевшим зэкам: «Унесите эту падаль, выясните откуда у него пугач и пусть, как оклемается, придет ко мне!»

Дмитрич был удивительно интересным человеком и поскольку ему не представлялось возможным по его статусу говорить по душам со своим окружением, он зачастую приглашал меня к себе и по-своему объяснял смысл жизни. О том, что человек человеку волк и что правда в силе и кто силен, тот и прав, что первая слабость человека проявляется, когда он вынужден просить и просить категорически нельзя, потому что попадаешь в вечную кабалу, и верить никому нельзя, даже если тебе говорят правду, потому что и правда бывает разная и услышав ее, расслабляешься и начинаешь доверять, а доверие — это слабость и всегда приходит время, когда тебя предают, и выражать страх нельзя, потому что бояться тоже слабость и увидев страх в твоих глазах, с тобой поступят гораздо жестче, если бы ты не боялся, но всегда нужна осторожность, а осторожность это не трусость, а умение предугадать, выждать и ударить наверняка, а бить всегда надо первым, потому что шанса ответить может не быть. Я внимательно слушал его и с удивлением замечал, что половина всего того, что он говорил, культивировалось на нашей улице и понимал, что эта мудрость интернациональная и все эти рассказы про равенство, братство и солидарность придуманы для лохов, чтобы держать их в узде.

А потом был День строителя и в вагончике Дмитрича гуляли его бригадиры и на третий день ко мне пришел его посланец и сказал, что он зовет меня. В вагончике было накурено, сидели за длинным деревянным столом, на полу обернутые в простыни, лежали несколько в дымину упившихся зэков.

«Ты что, командир, не поздравил нас с праздником?»

«Я-то хотел, но, Дмитрич, вы начали за день до него, а сюда заходить без твоего приглашения я не мог».

Дмитрич сидел во главе стола, абсолютно трезвый, хотя у его окружения, пьющего третий день, состояние было остекленевшее.

«Налейте командиру!»

Сидящий рядом, хитро улыбнувшись, плеснул мне стакан, чокнувшись с соседом и провозгласив: «За вас, доблестных строителей светлого будущего!» (Дмитрич любил так называть зэков), я одним залпом опустошил стакан.

Я уже умел пить спирт, но это было без предупреждения и отдавал он соляркой, поскольку раньше омывал стекла военных самолетов и было ощущение, что я проглотил ежа, только что вылезшего из мазутной ямы, и он, дойдя до желудка, отчаянно просился обратно. У меня выкатились глаза, я побагровел и стоял, затаив дыхание и плотно захлопнув рот, боясь окропить застолье огненной жидкостью. Сидящие за столом покатились от смеха.

Дмитрич встал и с расстановкой медленно произнес: «Ты что налил ему, сука? Ты не понял, что это мой гость и я его пригласил?»

Зэк, моментально отрезвев, дрожащим голосом, заверещал: «Дмитрич, да я пошутил, ведь весело же!»

Публика замолкла, наступила гнетущая тишина.

«Пошутил? Где бутыль, а ну подыми?»

Это была бутылка из-под вина, зэк поднял ее над головой.

«Пей, сука, из горла, поперхнешься, затолкаю в глотку!»

Весь стол уперся глазами в этого несчастного, потому что содержимое бутылки гарантировала если не смертельное отравление алкоголем, но точно неделю очень тяжелого похмелья.

И он засосал всю бутылку и было совершенно очевидно, что любой сидящий беспрекословно выполнил бы указание Дмитрича и загнал пузырь до самого донышка в глотку зэка…

«Командир, ты уж прости, не так я думал отметить с тобой праздник. Шнур, проводи командира».

И тут я осознал, что за всей видимой человечностью Дмитрича была железная воля и беспредельная, звериная жестокость, позволяющая управлять этой массой потерявших человеческий облик людей, готовность убить любого, кто посягнул бы на его право быть вожаком этой стаи…

Я еле держался на ногах, меня довели до койки, и я уснул мертвецким сном…

И возвращаясь из стройотрядов, я вновь активничал, поскольку не было других вариантов отлынивать от скучных лекций, которые по существу ничего особого мне и не дали, и я успешно обходился по жизни без них, и учеба с таких позиций вполне удавалась и какого-либо антагонизма между мной и учебным процессом не было и нас обоих удовлетворял такой симбиоз. И так я попал на совместное мероприятие с соседней с нами Консерваторией и впервые увидел ее.