Виктор Рябинин - Потрошители морей

Спервоначалу дела, всё шло как по маслу. И ребята в хоромину вошли без стука и дворового визга, и луна была самая русалачья, любуясь с высоты на лиходеев, и настроение у молодцев, словно в канун весёлого праздничка. А как иначе, если в наводчиках был наиглавный лакей и камердинер Вострикова Опонас. Совсем недавно к Перегуду переметнулся, а уже со всех сторон себя героем выказал. Не только время отъезда барина с домочадцами на молебствия в Лавру обсказал, но и растолковал всем и каждому, где что лежит и по какой цене. Даже на лари с ценными бумагами навёл. Вот только грамоту не знал, а потому Афоня и должен был всю сметку проявить при досмотре документов. Опонас же и заверил, что до стычки со дворовыми вряд ли дело дойдёт, вступая с головным отрядом на крыльцо хозяйской усадьбы. Сенные девки да ночные сидельцы разве попрут на лихой народ и при оружии? То-то и оно, что ни в коем разе!

Однако, попёрли. И не сторожа с девками, а стрелецкий отряд ночных обходчиков во главе с объезжей городской головой Клементием Воиновым. Предателем хуже Иуды, как потом по городским слухам оказалось, был лакей Опонас. В Разбойном Приказе даже доносчиком числился за невеликую мзду. Он-то, а не какой-то недогляд атамана, и заманил Перегуда, как почти всё его братство, в крысиный капкан и на верную смерть. Помяни господи царя Давида и всю кротость его!

Мало кто из ребят в ту пору спасеньем утешился. Несколько человек, что по дорогам напрасно сторожили, кое-кто из счетоводов да Афанасий, которому Егорша ночной урок загадывал с глазу на глаз и место в кустах определял без свидетелей. Не хотел атаман о бумагах трезвонить даже среди своих. Потому и уберёгся Афоня от облавы с лютой смертью в конце её. Как только осветился дом ярким светом, как только послышался там топот множества ног и призывные крики лужёных глоток, так и понял учёный бурсак под пищальные выстрелы, что не будет от него никакого проку на выручке собратьев. Оторвал он доску от крыльца да и затаился в его чреве тварью ничтожной, благо поместительным деревянное нутро оказалось. А что делать, коли делать нечего супротив силы. И товарищам голыми руками не поможешь, и самому в петлю лезть по дури не с руки. Так и просидел варначонок в вонючем схроне до петухов. Сам слышал, как стрельцы с командиром убирались прочь, уводя и унося пораненных и убитых, что с одной, что с другой стороны. И только когда всё улеглось, бежал Афанасий тайной тропой в город, чтоб затеряться средь толпы, но не приткнуться в первую щель. Мало ли кто из шайки на дыбе не перечислил всю банду в Сыскном Приказе с указкой на рост, вес и особые приметы? Вот ведь как законопатился голубь сизокрылый! И к чему было менять неволю бурсы на развесёлое житьё с пагубным концом?

Однако, выскользнул тогда Афоня из удавки. Видать, были и у него вышние заступники, видать, не успел он наворотить разбойных дел в полной мере. Или, может, у небесных охранителей на него другие планы были? Всё может быть. Так или иначе, но ноги его сами принесли в проулок, где в доходном доме снимали угол бойкая девушка Стешка и её родной брат Михайло, двужильничавший на извозе денно и нощно. С ним Афоня был на дружеской ноге, хотя и виделись редко. Тем более, что денег молодой ухажёр от лошадника не прижимал, да и Михай не мозолил глаз молодой паре, постоянно находясь на отхожем промысле. Но теперешнее житьё-бытьё беглого вора у зазнобы под пятой проистекало в скудости и строгим постом. Стешка за порог голь перекатную не гнала, но и в замужество, чтоб нищету плодить, не поспешала. Всего с неделю и просидел курицей на яйцах бывший вольный Дьяк возле юбки своей сударушки. Просидел сирым сидельцем даже без греховного помысла, однако воротившийся с приработка Михайло прямо в воскресный день и изрёк:

— Собирайся, служивый, завтрева вывезу тебя с оказией за городскую заставу, а там сам докумекаешь, куда пойти-поехать, — а увидев недовольство на челе нахлебника, присовкупил:- Степаниде кланяйся в ноги, что сразу за порог не выставили, нам за тебя на кол садиться без интереса.

Так и оказался Афоня вскорости за городской чертой посреди чиста поля с краюхой хлеба в узелке. Хоть ложись и помирай под первым кустом, хоть дичай среди зверья и гнуса. В Киев пути нет, а к тятеньке в Московию пока дойдёшь, ноги по коленные суставы сотрёшь.

Однако же, бог шельму метит, если не хочет сразу погубить. И пяти вёрст путник не отмантулил пешедралом, куда глаза глядят, как нагнал его соляной обоз из Азова, что тянулся аккурат до самой белоцерковной. И хоть чумаки народ суровый, не ко всякому благоволят, но подобрали странника. Взяли к себе в кошт за сноровку и силу, что выказал Афанасий, помогая вызволить из хляби застрявший на дороге воз. Старшой так и сказал: