Виктор Рябинин - Потрошители морей

— А чего врать-то? — не сробел Афанасий. — Ты толком спрашивай, толком и отвечу.

Изначальная смелость гостя понравилась всей острожной братии с десяток голов. А главное, что он ещё по пути в логово не лебезил перед спасателями, не лез целовать сапоги и не клял за глаза мужиков, в общем-то, справедливых в своём гневе. И Афоня почувствовал доброжелательный настрой спасителей, поэтому без утайки рассказал всю почти правду о себе, только батюшку своего понизил в звании до мещанского сословия. Смекнул, что ребятам вряд ли понравятся каменные палаты и вхожесть тятеньки в боярскую Думу. А потому допрос прошёл весело, с живыми картинками из бурсацкой жизни и доверительным тоном с обеих сторон.

— Ладно, — порешил Перегуд после небольшого совещания со своими молодцами, — оставайся у нас. Будешь способствовать ватаге чем сможешь, тем более, что грамоту знаешь. В бурсу, как ты сам от мужиков слышал, тебе назад ходу нет. Изловят и искалечат, если повезёт. А с нами не пропадёшь. Будешь сыт, пьян и нос в табаке, — а когда все отсмеялись, атаман закончил:- Искать тебя не будут, в бурсе всегда бегунов много. Правда, многих спасённых отцы-матери назад на ученье батогами спроваживают, но ты, видать, под родительское крыло не рвёшься.

— Не ждут там меня, атаман. Ни маменька, ни папенька, — непритворно вздохнул теперь уже бывший бурсак.

— Вот и оставайся, как брат. А называть тебя будем Дьяком. Согласен?

— Дьяк, так Дьяк, ничего зазорного. Ведь не горшком назвали, чтоб сразу в печку.

И на это посмеялись, и на этом так и порешили.

Банда подобралась хорошая, с непривычной строгой дисциплиной, но без принудиловки. То есть, если хочешь, делай что прикажут, а не хочешь, то исполняй что велят. Словом, почти вольный человек без устава и царя в голове. Главное, на себя работаешь и хоть до старости не доживёшь, но погуляешь в расцвете лет на славу. И всяк твёрдо знал своё место. Кто выслеживал и наводил, кто нёс охрану, кто же побойчей, тот сбытом товара и казной заведовал, а прочая ударная сила кулаком да ножиком отъём излишек у богатого сословия вершила, как в городских стенах, так и за ними. Как же по вкусу пришлась такая бесшабашная жизнь Афанасию, как же такая вольница в голову шибанула после бурсацкой розги! Похлеще пенной браги либо бабьего подола.

— Погодь, — говаривал ему новый друг Сявка Резаный, — вот пообвыкнешь на шухере, пооботрёшься на пригляде, так и в дело возьмём. У нас как в семинарии: первогодок не сразу на клиросе воспоёт. Через полгода крещенье примешь гопником, тогда и кистень под полой укроешь, как равноправый.

— Долго ждать-то придётся…

— Ничего, у нас с этим строго. Если бы Егорша Перегуд испытательный срок каждому новичку не назначал, давно бы нас всех передавили как клопов. Атаман и сам обучение проходил ещё в церковно-приходской.

— Ишь ты, — изумился новобранец, — да у вас тут все видать грамотные, если судите по классной ступени обучения.

— То-то, что нет, — заботливо возразил Сявка, — не до наук было. До Егория воровали, кто во что горазд. Это сейчас остепенились и живём по изустным понятиям. А так, народ вкруговую тёмный, во псалтырь не заглядываем, не то что в гербовую бумагу либо почтовый эстафет. Мы тебя на базаре давно приметили, как учёного бурсака из духовного училища. И если правда, что у тебя ума больше головы, то сладим. А с грамотой будем, всё лишний грош, если документ для доноса знатный или другой какой ябеды. Иная бумага, как говорит Перегуд, барыша принесёт много больше, чем чужая мещанская мошна.

— Это верно говорит атаман, — согласился Афоня, припоминая бережное отношение отца к грамотам казённого назначения, — от бумаги учёному человеку доподлинно больший прок, чем от удавки или шильца в рукаве.

Вот так и понял вновь обращённый тать своё место в будущем жизненном укладе среди вольного народа. И эта новая планида не супротивна была его естеству, а наоборот сулило хмельное буйство молодечества напротив прежнего существования в пресной стати бурсака либо в тесной колее по пути отца-родителя. И тем более, что грех смертоубийства Афоне не высвечивал в силу допреж накопленной учёности и некого отроческого скудолетия. И ещё Афанасий узаконенно считал, утвердившись в справедливости своих выводов в торговых рядах городского базара, что отобрать лишнее, хотя бы и силой, у разжиревшего барышника или отъевшегося ростовщика, есть подвиг праведника и радетеля равноправного уклада домостроя. А если ещё и поделиться отобранным с сирым и нищим, то это вовсе святое и боголюбое дело.