Владислав Артемов - Император

Но всё было тщетно. И эта громада не прикрывала. Вселенная со всеми её бесконечностями свободно умещалась в его подвывающей бездонной душе. Ещё и много пустого места оставалось.

— Не ун-ны-ва-ать, не ун-ны-вать!.. Хохо-хохо-о... Не ун-нывать!..

Вскинулся Бубенцов в бессильной тоске, в злом беспокойстве. Что-то надо было предпринимать, действовать. Не лежать же, в конце концов, сложа руки, ожидая неведомо чего.

— Не ун-нывать-вать-вать! Не ун-нывать!..

Вскинулся, стал набирать номер Поросюка. Два раза дрожащий его палец соскальзывал, срывался, и приходилось начинать заново. Наконец добился гудков, замер. Ответила сонным голосом незнакомая баба, не дав слова молвить:

— Вам кохо?.. Йохо нет. Он не может. Отстаньте все. И вообще.

Положила трубку. Голос хрипловатый, сипловатый, как будто прокуренный. То ли не туда попал. То ли «йохо» действительно нет. Мог ли Поросюк по пьяни спутаться с сонной эстонкой? Запросто. Перезвонить ещё раз? Могут ведь и послать грубо. Лишний удар по психике теперь ни к чему. Следовало бы позвонить Бермудесу, выяснить подробности. В том числе и насчёт этой сонной бабы.

Бубенцов схватился ладонями за голову и стал с силою тереть виски. Включить мысль, запустить логический аппарат. Да, прежде всего восстановить систему координат, нащупать точки опоры. Проговорив мысленно эти правильные банальности, Бубенцов почувствовал, что логический аппарат запустился в обоих полушариях его головного мозга. Мозг завёлся и хотя с перебоями, но уже работал, тарахтел, как гусеничный трактор ДТ-54.

3

«Всё равно все умрём!» Мысль эта принесла некоторое относительное утешение. Это была правильная, отрадная мысль. Нет ничего безысходного. Так устроен мир, что всё проходит.

Бубенцов колебался, не мог решить, стоит ли прибегать к помощи Бермудеса. «Игорь тоже был пьян вчера не менее меня, — думал Ерошка, — и вряд ли помнит ситуацию детально. Во-вторых, он любит драматизировать. Наверняка добавит трагической отсебятины. Припишет ради красного словца то, чего и не было. Нет, Бермудесу теперь звонить нельзя! Тем более что Бермудес разбил вчера зеркало...»

Приняв такое решение, набрал номер Бермудеса. Ждал долго, считая гудки. Бермудес сразу не возьмёт никогда. Сангвиник. Такого и по боевой тревоге не тотчас поднимешь. После десятого гудка трубка ожила:

— Вам кохо?.. Йохо нет.

Бубенцов быстренько нажал кнопку на аппарате. Сердце колотилось в горле. Может, машинально снова Поросюка набрал? Какие ещё иные объяснения? Кроме, конечно, мистических.

Проходя мимо зеркала в коридоре, взглянул на себя и оцепенел. Он прекрасно помнил все подробности начала и середины банкета. Даже концовка виделась ему в относительно ясном, хотя и дымном виде. Когда всё уже шумело, кружилось вокруг, жужжа, звякая, роняя время от времени фужеры на пол. Даже шальной женский выкрик запомнился ему, врезался в память. Выкрик этот хрустально прозвенел в случайной паузе, во внезапно наступившей мёртвой тишине, длившейся, впрочем, не более двух-трёх мгновений: «Уберите же свои мерзкие щупальца, проклятый старикашка!» И тотчас вслед за этими словами разнёсся по залу звонкий треск пощечины. И всё полетело кубарем. Но помнил Бубенцов свою радость от того, что публичный скандал произведён не им. Что не он этот постылый, похотливый «старикашка». И мысль свою помнил. Мысль о том, что пьянка вышла с драматургией, но он не главный актёр в этой увлекательной скандальной постановке. А всего лишь посторонний зритель, наблюдающий издалека, с безопасной галёрки. Всё-то он помнил!

Откуда же на лице эти страшные, эти свежие следы побоев? Почему заплыл, налился лиловой кровью левый глаз? Откуда же? Этого нельзя объяснить. Распухший нос был понятен — это те вчера ударили, на подходе к метро. Мерзавец в рваной кепке. Но глаз-то, глаз!..

Ерошка потрогал пальцем синяк, судорожно вздохнул и тотчас схватился за бок. Тупая боль всколыхнулась под правым подрёберьем. Как будто на оглоблю налетел вчера. Или с этажа упал на что-нибудь выступающее. Но он не налетал на оглоблю, не падал с этажа. И вообще не дрался. Откуда же?

Зазвонил телефон. Кинулся, схватил. Вероятно, Бермудес...

— Ну что, — сказала Вера, — прославился на всю страну!

Нельзя понять по голосу, осуждает или хвалит.

— Телевизор включи. По «Лайф ньюз» каждый час повторяют. И по «Вестям» два раза уже сюжет прокрутили. А сейчас по ТВЦ идёт.

Ерошка бросился в спальню, схватил пульт. На экране телевизора показался фасад Дома Союзов. «Большой скандал произошёл вчера вечером во время церемонии награждения Семёна Ордынцева, чиновника из Подмосковья». Голос диктора был взволнованный, праздничный, ликующий. А затем голос умолк и в полнейшей тишине, вероятно чтобы не отвлекать зрителя, а дать ему в полной мере насладиться великолепным зрелищем, пошла картинка. Это была специальная замедленная съёмка. Плавно, очень-очень красиво, большими сияющими кусками, как белые льдины, или как сколы хрустального айсберга, или даже как фрагменты небесного свода — опадали вниз обломки зеркала.