Владислав Артемов - Император

— Этот и есть? — скрипуче проговорил маленький человечек с треугольным лицом и мёртвыми глазами. Одна бровь его была нахмурена, под нею холодно посверкивал монокль.

— Он! Он! Накануне ещё прогремел. Спектакль сорвал, — громко пожаловался Адольф Шлягер. — В газетах писали. С детства такой. Взбудораживает людей! И вот таких-то у нас выдвигают!

Все лорнеты, все монокли уставились на Ерофея.

«Врёт! — подумал Бубенцов. — Про газеты врёт. Когда бы успели?.. На камеры-то, конечно, засняли...»

— Плебей! За квартиру не платит, — докладывал Шлягер. — Болезненное пристрастие к недорогому алкоголю. На встречных женщин оборачивается. Зеркала бьёт... Много можно перечислять.

Ордынцев колыхнулся, надеждой загорелись маленькие его глазки.

— И всё же огнь, мерцающий в сосуде! — вставил загадочную реплику старичок в буклях. — В презренной оболочке хранится бесценное содержание!

Надежда стала угасать.

— Когда брали кровь на анализ?

— Намедни, ваша серость! — это уже дама в панбархате выступила вперёд, вытащила из сумочки батистовый платок в бурых пятнах. — Подлинность подтверждена!

Маленький человечек кивнул и, выронив монокль из глаза, двинулся прочь. Следом, гулко стуча копытами, устремилась вся кавалькада комедиантов. Надежда угасла совсем.

— Неужели нет иного выхода? — обернувшись, крикнула дама в панбархате. — А если бы, положим, переместить содержание в более приемлемую оболочку?

— Получится двоедушие. Двоедушие уничтожает самость человека, — растолмачил старичок в буклях, беря её под локоть. — Подлинность умаляется.

Разговор, как видим, вёлся на иностранном языке, но Ерошка прекрасно понимал каждую реплику. Более всего оскорбило слово «плебей», обида ударила в самое сердце. Следовало немедленно, пока ещё была такая возможность, устранить психологическую занозу. Подсознание тотчас включилось в привычную работу, принялось сглаживать углы, преобразовывать хулу в похвалу. И всего-то секунды не хватило для превращения «плебея» в «плейбоя».

2

Бубенцов очнулся сразу, рывком, как и всегда это бывало с ним после буйного застолья. Будто и не спал вовсе. Открыл и тотчас закрыл глаза. Но понял, что спрятаться, ускользнуть в сон не получится. Застонал тихо, пошевелился, прислушиваясь. Не побито ли где, нет ли повреждений, вывихов?

Бубенцов, разумеется, не помнил, как вчера оказался дома. Но, кажется, на пути своём никого не зашиб. Нужно было восстановить последовательность вчерашних событий, пройти по всей цепочке. От устья к истоку. От следствий к причинам. Мысль Бубенцова с большой неохотою тронулась вспять. Двинулась с опаской, осторожно и на ощупь, как сапёр перемещается по минному полю.

Кажется, Бермудес бил вчера зеркала.

Раздражённо, сухо постукивали в коридоре каблучки Веры. Уходила. На дежурство. Стук прекратился. Вера стояла в дверях. На ней были маленькая меховая шляпка, короткая шубка. В пышном воротнике тонул тяжёлый узел светлых волос. Капризно закушенная губка, трепещущие ноздри. Пронзительная чистота и невинность её пугали Ерофея. Глядя на жену, он почувствовал себя ещё более мерзким негодяем и ничтожеством. Вера сказала тихо и страшно:

— Скотина.

Без всякого живого чувства. Никогда, никогда прежде весёлая его Вера не говорила таким тоном. Уж лучше бы орала, упрекала, замахивалась тряпкой. Отвесила бы, в конце концов, затрещину... Но... Хлопнула дверь, проворчал ключ в замке.

Через минуту, не выдержав тишины, Бубенцов безвольно прошептал в ответ:

— Не наг... не... тай.

И ужаснулся тщетности, бессилию слов. Скрючился ещё больше, чтоб забыться, хотя бы ненадолго. Но уже нельзя было отмахнуться от агрессивного мира, не приходило желанное забытьё. Нагло налетал со всех сторон мир, точно голодный орёл — клевал, язвил, драл когтями, рвал печёнку, выматывал кишки.

— Не ун-нывать-вать-вать! Не ун-нывать!.. — сипло огрызнулся Ерофей.

Сегодня это не действовало. Утратило силу привычное, верное заклинание. Оно и прежде не очень-то помогало, а уж нынче и подавно. Сразу же после ухода жены нахлынуло, мучило душу ощущение непоправимой катастрофы, которая произошла вчера. Что-то стряслось по его вине! Но что же, что, что?.. Ничего конкретного, внятного не мог вспомнить. Но от этого ещё тяжелей томил и угнетал груз вины.

Человек верующий ищет утешения в вере и находит его. Атеист прячется за физической бесконечностью. Тут Ерошка, редко интересовавшийся вопросами веры, а потому считавший себя атеистом, попытался представить себе бесконечность мира. Рядом с которой не только он, нашкодивший Бубенцов, но и вся планета Земля со всем её населением, всей кровавой историей показалась бы совершенной песчинкой. А его скандалы — вообще тьфу, ноль. Бесконечно малая величина. Где там эта ничтожная Земля? Пылинка!.. Прах, взметаемый ветром.