Владислав Артемов - Император

Над входом в театр пошевеливалась серая мешковина с нарисованными окнами, портиками, колоннами и дверями. Из-под мешковины вынырнула кряжистая старуха в фартуке, вынесла ведро, поставила у крыльца. Увидев следователя, ничуть не удивилась. Рассмотрев фотографию, вздохнула:

— А, непутёвый наш! Это Ерошка Бубенцов. Опять накуролесил?

— Что значит «непутёвый»?

— То и значит. Как напьётся, так несёт его чёрт по кочкам. Сколько уж жена его настрадалась.

— Жена настрадалась? Законная супруга? Вера Егоровна?

— Так. Честно сказать, два сапога пара. Больно уж простые были.

— Два сапога пара?

— У ней болезнь была, вот он в долги влез. Лечение дорогое. Влезть влез, а как вылезть, не знал. Вот его надоумили заложить квартиру. Жулики эти. А деньги всучили фальшивые.

— Фальшивые деньги? Это в ресторане было?

— Да. Все наши артисты в «Кабачок на Таганке» ходили. Как лишняя копейка, так они уж там. Ерошка встречу там назначил, чтобы деньги, значит, получить. Дружков взял с собой. Для верности, чтоб обмана не случилось.

— Чтоб без обмана? Дружков взял? Бермудеса и Поросюка?

— Ну да. И Поросюка покойного. На что уж человек разумный был, осторожный.

— Покойный? Поросюк?

— Так. Зашибли. В Кобыляках. На что уж осторожный был.

— Так, вычёркиваем... Бермудес?

— Завербовали. За границу уехал. Да что-то не заладилось там у них. Отменили стройку.

— Ясно. Что ж Бубенцов?

— А что ж Бубенцов? Сказано, простой больно! Не пособили и дружки. Подсунули ему лукавые люди поддельные деньги. За квартиру-то. Выманили.

— Надо полагать, это бутафория, что пропала в Красногорске? Из съёмочного павильона?

— Может, и оттуда. Наши все теперь туда ездят, на съёмках подрабатывают. Театр-то погорел.

— Театр-то погорел, говорите? Неосторожное обращение с огнём?

— Так. А тогда, как понял он, что обманули его, так и тронулся умом. Ерошка-то. Когда квартиры лишился. Жене забоялся сказать про квартиру. Сперва запил, лечился в Лефортовской. Недалеко здесь. А в конце, говорят, увлёкся святыми книгами и совсем свихнулся. Где он теперь, неведомо.

— Когда пожар случился, где был Бубенцов? На излечении?

— Нет, не на излечении! Там недолго его держали. Платно же. Он выйдет с больничного, опять у нас дежурит. А меж дежурствами в Красногорске подрабатывал. Вместе с женой. В массовках. Ну да, в его дежурство пожар случился. Марат Чарыков загорелся. Этот если пил больше недели, огонёк синий у него изо рта показывался. Рассказывают, кто видел. А я думаю, просто заснул с папиросой. Спал-то в гробу, а там стружка подстелена. Сгорели вместе со Смирновым Ваней. Погорело всё имущество. Халат у меня сгорел.

— А Бубенцов что?

— После пожара опять в психушку упекли. А нас теперь так и называют — «артисты погорелого театра». Театр-то погорел. Да и шут с ним, с театром. Халат жалко. Байковый, мягкий, астрами жёлтыми вот так вот, по краю...

Старуха поджала губы, с раздражением захлопнула дверь. Завеса опустилась. Перед глазами следователя снова колебалась серая мешковина с нарисованными окнами, портиками, колоннами и дверями.

— Ясно, — задумчиво сказал Виталий Петрович.

4

Дознаватель направился к Трём вокзалам, отыскивать дом с арками.

Дверь, повозившись с цепочкой, открыла высохшая старуха. На посетителя даже не взглянула. «Чистая ведьма!» — подумал дознаватель Муха. В сумерках прихожей блеснул угол гроба, обитый медью. Влача за собою сломанную швабру, ведьма подалась куда-то вбок и пропала.

Квартира была совершенно пуста. В глубине хлопнула форточка, сильно потянуло по ногам уличным холодом. На ковре, точно после обыска, зашевелились кучки порванной в мелкие клочья бумаги. Летали перья из разодранной подушки, на паркете темнели пятна, похожие на следы дёгтя.

Муха походил по квартире, стараясь не наступать на тёмные пятна. Постоял посередине пустой кухни, оглядывая первобытную мебель. Пышный парик с огненным отливом висел на спинке кожаного дивана. Одинокая муха, каким-то образом ожившая среди зимы, билась и билась, звонко тукалась головой в стекло.

Дознаватель обошёл квартиру, заглядывая во все углы. Присутствия человека нигде не ощущалось. Двустворчатая стеклянная дверь в большую угловую комнату была приоткрыта. Виталий Петрович сразу понял, что это кабинет покойного профессора Покровского. Дух разорения царил и здесь. Светлели прямоугольники от картин, овалы от портретов, что когда-то висели на обоях. Пустые книжные шкафы зияли отверстыми дверцами. Большие окна без занавесок и штор выглядели особенно тоскливо. Но когда солнце выглянуло из туч, хлынуло сквозь стёкла, вся комната озарилась пронзительным прощальным янтарным сиянием.