Ольга Брейнингер - В Советском Союзе не было аддерола

Сидя на скамейке в Центральном парке, я вспомнила: кажется, со мной такое уже бывало – в жизни вдруг выключался свет, темнота засасывала, и время переставало убывать капля за каплей, набирая тяжесть лет и воспоминаний. Я нащупала провалы в памяти из прошлого, я была школьницей, когда это вдруг началось: я исчезала и появлялась недели спустя, плохо помня о всех прошедших днях и ночах, проведенных в кровати с одной и той же книгой в руках, не перелистывая страницы и продолжая оставаться в нигде, в никогда, с пустыми глазами и пустым лицом.

Я не помнила, как я возвращалась назад, делала рывок и снова превращалась в победительницу. Я не помнила, что нужно сделать, чтобы снова почувствовать желание доказать всем вокруг и доказать себе. Что доказать? Чего я хотела? Что-то нужно было делать, но я не знала что.

В четверг утром в квартире Ксении обнаружилось много подруг и приятельниц и горы барахла. В поход на Татьяну Миронову меня собирали всем факультетом социальных наук Колумбийского университета, и это было даже весело. Смирнова считала, что такая встреча – из тех, где все должно быть «как нужно». Поэтому она переворошила свои шкафы и коробки и поставила на уши подруг и подруг подруг, но добилась, чтобы каждый квадратный сантиметр официального представителя ее фонда был оформлен строго в соответствии с ее собственными стандартами.

– Отлично, – удовлетворенно сказала Ксения, когда меня водворили перед зеркалом в последнем раунде.

Просящая пятидесятитысячного подаяния беженка, прорвавшаяся сквозь железный занавес, была одета в винтажный твидовый жакет от Шанель со строгой юбкой-карандашом. Строгие линии классических лодочек перекликались с безупречным и воспитанным вырезом бюстье, к которому я прижимала легкий клатч от Валентино. Клатчем я прикрывала двойную нитку жемчуга на шее.

– Бедненько, – резюмировала Смирнова, и ее подружки закивали. – Но чистенько и опрятно.

– Смирнова, – возмутилась я, – серьезно, разве «бедненько, но чистенько» имеет отношение к тому, что на мне надето? Когда мы с тобой, в этой самой квартире, кстати, ели китайскую лапшу и один шоколадный батончик на двоих, «бедненько» выглядело слегка иначе.

– Ну, то было для нас, а это для миллионерши Мироновой. Но зато клепки как хорошо смотрятся, точно, клепки ей понравятся: неожиданно и пикантно. И молчи вообще! Ясно же, что бедненько, но не бедненько. Давай, Лемур, походи! Ходить можешь? Не жмет, каблук терпимый?

Ходить я могла, но Смирнова все равно вызвала мне такси.

– Короче, – напутствовала она меня, – слушай внимательно. Первое – улыбайся и ненавязчиво хвастайся. Второе – когда хвастаться будет она, улыбайся и кивай головой. Телефон в руки даже не смей брать.

– Смирнова, – раздраженно перебила я, – я знаю правила этикета. Ты меня будешь учить обращаться с телефоном, что ли? Давай еще раз про свою миссию. Мы помогаем молодым женщинам, эмигранткам и беженкам со всего мира, получить доступ к многочисленным профессиональным возможностям, которые…

– Знаю я тебя, – перебила меня Смирнова. – Тебе во время разговора настрочит южанин твой или мамочка его, и ты вся сразу растаешь на месте и начнешь ему сообщения написывать. Авиарежим, поняла? Смотри, Лемур, убью, вот этими туфлями убью, понятно?

Я кивнула.

– Да, Ксения, понятно. Я – молодая женщина-эмигрантка, дочь политических беженцев из Советского Союза. Бедная, но сопровождаемая по жизни чувством достоинства и талантами, я смогла сломить барьеры и достичь успехов, на которых не собираюсь останавливаться. И я хочу помочь таким же, как я, девушкам и облегчить этот путь для них, – радостно сказала я и села в подъехавшую машину.

– Именно так! – крикнула вдогонку Смирнова. – И нечего издеваться над святым!

Конечно, она была не так уж не права. Точнее, насколько же она была права! Если бы Адам или его мама написали, я бы именно так и сделала. Но раньше. Шесть месяцев, две недели и четыре дня назад, до встречи в «Астории». Я знала точно, потому что много раз водила пальцем по календарю, пытаясь отыскать день, с которого время начало исчезать, и то и дело натыкалась на запись: родители Адама, Уолдорф-Астория, четыре часа . Дни – как зыбучие пески, как роман Кобо Абэ, как поездка вниз на лифте, которая все никак не кончается.

Перед входом в ресторан «Пер Се» я пригладила волосы и улыбнулась швейцару. Сердце билось так, что казалось: если придавить пальцем венку на шее или на запястье, можно почувствовать, как оно хлюпает и влажно стучит там, внутри. Я надеялась не подвести подругу.