Сергей Самсонов - Держаться за землю

— Ну все, брат, приехали. Выходим, ребята…

Остались с Егором одни. На дороге мешки — ярко-белые, будто бы с сахаром. Сделал дырку и кружку подставил… Зябко горбились туши бойцов, загорались и гасли оранжевые огоньки сигарет, освещая ладони, в которые были упрятаны. Длинноствольный тяжелый «Утес» на четырех своих суставчатых ногах был похож на огромного, присевшего у амбразуры комара, не то на железного пса, готового с лязгом в шарнирах сорваться на подошедших к блокпосту чужих.

— Единственный выезд, — кивнул Егор на белый плат асфальта, выкроенный фарами из непроглядной черноты. — Пятнадцать кэмэ по прямой, и доедешь до Рая. Ну поселок такой у нас — Рай называется. Оттуда повернешь налево — и на Киев. За пять километров отсюда их первый блокпост. Дорога простреливается вдоль и наискось. Могут быть и разъезды, так что ты не гони и прислушивайся. Местность больше все голая. Справа — балки довольно глубокие, схорониться в них можно, если успеешь добежать. К Кумачову вернуться, как по руслу реки… Ну давай, что ли, брат? Не будем расчесывать слезные железы.

Хотел сказать что-то еще, но забулькала рация, и сквозь бешеный треск, мягкий грохот солдатских копыт и падений на брюхо прорвался надсаженный голос:

— Го́ра, Го́ра, я Плаха! На съезде коробочки! Три коробочки с карандашами! Перебежки по Крайней!.. — зашуршало, забухало, задавило грохочущей осыпью голос.

— Ну все, пошел! — Го́ра выметнулся из машины и докончил уже в низком старте: — Я тебе пожелаю!.. И спокоен будь, брат, если сможешь!..

На свободе, отвязанный, Лютов слышал грызню пулеметов на западной окраине поселка, суматошный долбеж автоматов, приглушаемый буханьем мин, неизвестно откуда летящих и неведомо кем посылаемых… а потом потянули за хвост кошаков: «Ммау! Ммау!» — это, верно, Егоровы воины разогрели свои самовары… и все эти знакомые, незабвенные звуки выворачивали из него что-то важное, еще способное заныть и даже будто бы его остановить, но себя пересилил, втопил, со старательной жадностью поедая глазами немногое, что выхватывал фарами из темноты… Поскорей, поскорей вырвать провод.

Оторвался от города, но настойчивый стонущий вой никуда не девался, продолжался под кожей, в крови. Звуки близкого боя расчесали нутро и связали с бегущим, кричащим или даже стреляющим братом, и живая, дрожащая связь не рвалась, как бы он ни придавливал «дастер». Лютов был виноват в сокрушительной, неподсудной своей правоте, даже в честно-зверином порыве к покинутой Вике с Артемчиком. Через миг ему стало и вовсе смешно: может быть, так и так тут останется, не доедет до Рая или в этом Раю и получит свое за косой, показавшийся слишком упорным, ненавидящим взгляд. Или ради забавы положат, от горячего зуда — поскорее вот это крещенье принять, человеческой крови попробовать. Или просто нечаянно хлопнут — с перепуга, на шорох, на тень, на ударившей в рыло свет фар… пропадет, как последняя драная кошка.

Синевато-молочные конусы света с равномерным упорством прорезали чернильную темень и скользили по серой кочковатой земле — Лютов знал, что и с чувством вины можно жить: если тело заплывчиво, то душа и подавно.

Сбросил газ, опасаясь наскочить на патруль. Обострившимся слухом сторожил на ходу каждый внешний, не собственный звук… Значит, пять километров — пора. Он включил ближний свет и пригнулся к рулю в инстинктивной потребности сделать ниже и меньше, ощущая свое напряженное тело огромным, растущим, невыносимо притягательным для жаркого свинцового клевка. Подобрался, готовый толкнуться наружу по первому выстрелу, по короткому воплю металла, пробитого пулей. Так ведь это когда он был колобок будь здоров, из машин на ходу кувыркался, а сейчас — куль с дерьмом. Как начнет мокроносый чижонок по фарам долбить, успокаивая сам себя плотным грохотом, пришибет его к этому креслу… Впереди вроде свет промерцал — неподвижный, прожекторный. Ну значит, все, готовься улыбаться им приниженно. И вдруг далекий низкий рокот впереди — и что-то тронуло по-зимнему затылок: стой! не лезь! Там такое задвигалось, что увидишь — раздавят, приберут, чтоб не пикнул… Задергал головой, ища, куда нырнуть, и с холодным неистовством выкрутил руль в разворот, продолжая обшаривать взглядом забеленные светом кусты. Притопил, уходя от знакомого страшного звука… Куда?!. Как ударят сейчас в спину дальним, чесанут вдоль дороги пунктиром… И пошел вперевалку, провалившись колесами в неглубокий кювет и молясь, чтобы старенький «дастер», переваливая, не засел… Вгрызся в землю колесами, загоняя машину в единственный светлый прогал в непроезжем еловом подросте. Заглушив, с торжеством мелкой твари погрузился в утробную тьму. Распахнул дверь на полную, выдрался, ломанулся в кусты резко наискось и залег за стволом, пальцы в землю, как корни, пустил. Ждал удара слепящего белого света, что затопит посадку, пронижет подрост, но вязкий рокот наползал, сквозь него доносилось уже и повизгиванье — то зубчатые траки переваливались через катки, — а слепящего света-рентгена все не было, не было… и теперь уже быть не могло.