Сергей Самсонов - Держаться за землю

— А нам один хер подыхать! — крикнул Дума в каком-то пьяном исступлении. — Или, может, помилуете?! Зубами обещали грызть еще вчера!.. Так чё, берите нас, попробуйте!

— Ну ждите гранату! Она не помилует! — ответил тот же голос свыше, и всем им, двенадцати душам, с пожизненным упорством верующим в чудо, послышалось в этих словах обещание пощады.

А может быть, животная потребность пожить хоть немного еще, хотя бы на минуту отодвинуть неизбежное качнула сразу нескольких тайфуновцев и выдавила из чьего-то дрожащего нутра торопливо-угодливый крик:

— Сдаемся! Не стреляйте!

Посыпались комья срываемой пальцами и ботинками глины… Богун, как во сне, толкнулся из ямы наружу. Заученно-бездумными движениями стянул с себя сбрую с железками, налившийся свинцом бронежилет, но сердце, занимавшее всю грудь, все равно не давало вздохнуть. Сообразил сорвать пристегнутую к ляжке кобуру со «стечкиным» и тяжело полез по склону, цепляясь пальцами за рыхлые уступы и оскальзываясь. Пот затекал ему в глаза, он почти что ничего не видел сквозь едкую муть. Перед глазами у него вставали беженцы, которых пропустил сквозь шахту за все время блокады, и их приниженно-просящие улыбки, затем их одинаковые, как коряги, трупы, почти ничем не отличимые от трупов собственных бойцов, их деревянно скрюченные пальцы и такие же залубеневшие синевато-белесые лица, засыпаемые перемешанной с антрацитом землей, затем нечаянно застреленный пацан, похожий чем-то на диковинного гладкокожего птенца с приоткрывшимся клювом, — на миг поразившее таинственное выражение покоя, доверчиво-недоуменной беззащитности на маленьком лице, как если б тот просто уснул, как если бы все еще верил, что ничего плохого с ним произойти не может, но это невозможное произошло, и он даже в смерти продолжал вопрошать: как же так? неужели все по-настоящему и я действительно убит?..

Богун ни секунды не думал о каре, о праве ополченцев убить его на месте или резать на куски, не думал: вот мои грехи и Страшный суд. Просто убитых им, из-за него, по его приказанию или с его согласия людей оказалось так много, что больше и не о чем вспомнить, и даже матери, жены и сына не было в числе тех лиц, что проходили у него перед глазами.

Но он хотел жить и, едва лишь увидев фигуры чужих против солнца, тяжело, напоказ захромал, со стоном подволакивая раненую ногу.

Все вылезшие раньше Богуна стояли на коленях тесно в ряд, окостенев или дрожа, и он поспешил уподобиться им, хотя и понимал, что его все равно отличат и распознают в нем их командира.

— Башку подыми! — гаркнул вставший над ним человек, и, щемяще почуяв, что выделен, без ошибки угадан, он с усилием поднял свинцовую голову, ожидая, что прямо в глаза, прямо в сердце ударит ненавидящий взгляд, что-то в нем, Богуне, разрывая, упиваясь его обреченностью, страхом и последней надеждой.

Но худой ополченец с чумазым остроносым лицом смотрел на него с неподвижной, усталой тоской, ничего не желая внушить и ничем не надеясь полакомиться, и эти будто бы подернутые пеплом неумолимые, усталые глаза были много страшней, чем азартная ненависть и желание смять, раздавить Богуна своей правдой.

— Ты командовал ими? Богун?.. — Как будто был нужен ответ! — Ну чё, навоевался? Нажрался человечины? Не рвет?

Худого самого тошнило от никчемной пустоты всех этих многократно повторенных слов, ненужности вопросов и ответов, и желание жить кипятком ударило из сердца в голову, затопило и выплеснулось изо рта Богуна рыдающим, срывающимся криком:

— Мужики! Не валите!.. Деньги есть — соберут, привезут, сколько скажете! Все отдам, все скажу!.. Какие скажете, публично показания!.. Ну хочешь, руку мне отрежь!.. Как червяк буду жить!.. Не мочи только, брат!

— Брат?! — крикнул кто-то таким голосом, словно услышал самое смешное в своей жизни. — Это я тебе брат?! Мы ж рабы твои были с утра, рабовласник, бля, … в рот!

— Травоядным, что ль, станешь? — спросил без улыбки худой. — Только листьями будешь питаться? А потом за людей опять примешься? Нет? А сейчас только что гнал людей, прикрывался живыми щитами от нас? А на шахте еще нам оставил?.. Ведь пустые слова. Поздно, брат. Мы не Бог далеко, но про тебя и людям все понятно. Встань, если можешь, и умри за то, как жил.

— Дядьки, дядечки, не убивайте! Не на-а-ада! — заверещал Хорек, как из огня, обвалился на задницу и забился, отбрыкиваясь, отползая, царапая берцами землю, воротя от стоящих над ними ополченцев облитое слезами грязное пухлявое лицо, как ребенок, который не хочет быть уколотым в палец для взятия крови и которому не объяснишь, что «так надо».