Сергей Самсонов - Держаться за землю

Но здесь, на Донбассе, в Раю, этот зверский порок был в начале. Вот эти кровно-розовые, свежие, распертые соками жизни ребята еще не были обожжены, затравлены, затерзаны, измаяны противной стороной, а уже поступали с туземцами так, словно те им должны за убитых собратьев, за паленую шкуру и рваное мясо. Как будто бы только за этим сюда и пришли… Хотя вон Негода оказался другим…

Асфальтовая площадь, бэтээр, машины туземцев, два джипа. Нагие корявые яблони, за ними беленая одноэтажка — похожа на школу. Кирпичные коробки магазинов. У бэтээра гоготали трое добровольцев. Из дверей магазина враскорячку от тяжести выперлись двое с картонными коробками в руках. Дед Мороз и Снегурочка, блин. На одном был сиреневый чародейский колпак и подвесная борода из ваты, на другом — ожерелье из розовых глянцевитых сосисок. Из коробок валились консервные банки, упаковки печенья и чипсов.

Конвойный Негода провалился в себя и тащился прицепом за ста́ршим, как будто бы прислушиваясь к своему разбереженному нутру, покачивая вбитые опоры новехонькой воинствующей веры, — любимец девчонок, звезда дискотек, не понимающий, зачем душить за горло, если можно по согласию.

Плешивый старшой на Лютова будто бы и не смотрел, все время занятый проверкою постов и перекличками по рации.

Налево, на двор. «Паджерик» защитного цвета. Боец на крыльце. Движение входящих, выходящих — три-четыре бойца в поле зрения. Сквозь извилистый черный орнамент безлистого школьного сада проглядывал коричневый бурьянный сухостой — вряд ли там были чьи-то дома. Наверное, голая степь. Двое хлопчиков в черном полувели-полутащили перемятого, утратившего внутреннюю жесткость мужика с мешком на голове и связанными проволокой лапами. Руки перед собою и вывернуты чумазыми ладонями наружу — как будто переносит ковшиком невидимую воду.

На поляне в саду — вереница безногих обрубков: четыре человека на коленях, со связанными за спиною или впереди руками. Стол и лавки на чурках. Боец с фотокамерой — для какого канала снимает? За столом сидел плотный, плечистый, где-то лютовских лет. Борода, бритый череп, отверделая властная сила в совокупности черт. Взгляд хмельной, равнодушный, замасленный, но широко посаженные серые глаза могли и прояснеть — просветить его, Лютова, до понятного, близкого донышка.

Лютов было уже приковался глазами вот к этому старшему — тот царил надо всем райским садом и решал, кому жить. Но еще на ходу взгляд его примагнитило что-то знакомое, обыденное, как разделка туши у костра: на нижней ветке яблони висел расквашенно-обмяклый человек — ясно дело, подвешенный ласточкой и одетый едва ли не так же, как Виктор. Лютов как бы себя самого на суку и увидел — с безглазым, заплавленным кровью лицом и перетянутыми тросом, до костей заломленными за спину руками.

Он дошел до стола, посмотрел на «хозяина» и теперь уже ясно увидел, что этот бородатый хочет — и думает, что может, — внушать неподавимый страх любому человеку одним своим взглядом и жестом. Хреново было то, что Лютов не умел изображать такой вот страх и что бородатый не мог не увидеть в нем этого.

— Давай все його барахло. Доповiдай, Негода.

Негода, очнувшись, доложил про машину, маршрут, деньги Лютова, и в прояснившихся глазах царя зверей замигал и расцвел огонек вожделения — не к разложенным банковским карточкам, а к самому покорно-исполнительному Лютову, пытавшемуся выдавить подобострастную улыбку.

Негода отчитался и ушел. Остались царь зверей, плешивый и четверо бойцов, один из них — тот, с фотокамерой, теперь уже направленной на Виктора.

— Из Кумачова ехал? — спросил по-русски царь зверей.

— Так точно, через Кумачов, — откликнулся Лютов, с первых слов выдавая то, что скрыть все равно невозможно, — свой армейский замес.

— Ночью было не страшно по трассе идти?

— Страх меня и погнал. Не поехал бы ночью — никуда бы уже не уехал.

— А что до нас сумел добраться — как, не удивляет?

— А я всю дорогу Богу молюсь, — не вытерпел Лютов.

— Ну-ну, то-то и видно, Господь тебя по воздуху сюда к нам перенес. Что на трассе-то было?

— Ну то и было. Танки ваши. Колонной шли, без фар.

— Танки-то сосчитал?

— Сосчитал, сколько раз обосрался, пока они шли.

— А дерьмом от тебя что-то вот не воняет, — сказал царь зверей, в то время как глаза его сказали, что не чувствует запаха страха от Лютова, вернее, что лютовский страх отчетливо пахнет иначе, чем страх всех этих четверых, стоящих на коленях, и что в этом все дело. — Я смотрю, ты вообще мужик с юмором.