Юрий Тешкин - Полковник

А Женя Чернигов, когда ушла жена, действительно сначала стал рисовать четвертушки солнца. Но листочки Тамара Сергеевна в рассеянности положила на стол почему-то рядом, один к одному. И, нарисовав на каждом свою любимую четвертушку, Женя Чернигов в итоге получил целое солнышко. Он обрадовался и засмеялся по-детски. Потом он вспомнил, как называется оно, и вслух сказал раздельно: «Сол-ныш-ко…» Потом он вспомнил дорогу домой, вспомнил жену свою, которая, наверное, заждалась Женю дома, и через открытое окно вылез в садик, что окружал больницу. Он не пошел по дорожкам, на которых разгуливали больные, а пересек сад по самому краткому пути, мимо заболоченного пруда, где весной громко квакают лягушки. Там перелез он через невысокий заборчик и не спеша пошел домой. Ключ, как и раньше, лежал под половичком перед дверью, но дома никого не было. Тогда Женя надел на больничный байковый костюм черный плащ, сунул за пазуху кошку Мурку, которая, узнав его, терлась о ноги, и, не заперев квартиры, направился куда-то.

Уже вечерело, но одна девочка еще играла в песочнице. Она попросила Женю, чтобы он дал ей немного погладить выглянувшую у него на груди из-под плаща кошку Мурку. Женя дал ей погладить, а девочка за это дала ему большой пластмассовый пароход. Пароход был грязно-серого цвета с двумя розовыми трубами.

Женя шел в неопределенном направлении. Уже наступила ночь, когда прошел он, не заметив, малые ворота, в которых, разумеется, не спрашивали пропусков у выходящих из Города. И Женя очутился в странном месте среди странных людей. Город не город — нечто странное, сборное, грандиозное — шатры, палатки, землянки, просто брезентовые навесы. Были тут и фургоны, передвижные домики, вагончики и даже шалаши. Уже какие-то улицы явно наметились в этом странном городе не городе, площади, переулки… Женя Чернигов, всему тут сильно удивляясь, вскоре вышел на ровное место, открытое со всех сторон, что-то вроде главной здесь площади. Тут было очень оживленно, горело много костров, а в самом центре возвышалось что-то вроде большого брезентового балагана. Играла музыка, где-то пели вразнобой. Здесь было празднично, светло, тепло. Так всегда бывало в детстве, когда приезжал цирк. Отдельные слова, которые вокруг кричали, пели, говорили, он хорошо понимал, но вот общий смысл ускальзывал куда-то. В этой радости томление одолевало Женю Чернигова.

Раздвигая толпу, он пробрался поближе. Перед самым балаганом было что-то вроде открытой сцены. И на эту сцену время от времени выходили группы удивительных людей. Женя Чернигов до этого и представить не мог, что существуют такие. Он как замер, так и стоял с открытым ртом, даже тонкая струйка слюней стекала сбоку, а он ничего не замечал. Ведь кто-то сверху со сцены со своей блестящей в свете пламени трубой кричал не умолкая:

— Обратите внимание, уважаемые, вот грек в тунике заканчивает раздачу гранита науки в порошкообразном, легкорастворимом виде, спешите, спешите! А вот перед вами палатка по пересадке искусственных зубов мудрости, исполнение срочное, безболезненное… А вот идет хор плакальщиц на похоронах Идеи…

И точно, увидел Женя — идет хор плакальщиц, несет завернутое что-то в белое, с надписью «Идея», Женя Чернигов даже огляделся по сторонам, словно собирался что-то спросить, но так и не спросил, постеснялся.

А между тем Тамара Сергеевна, бегом добежав до клиники, в коридор зайти не решилась. Она стояла за стеклянной дверью и смотрела. Иван Федорович двигался иногда ей навстречу, и тогда она слегка отступала от двери, иногда же видела его спину. Когда видела спину, думала Тамара Сергеевна, какая же огромная тяжесть взвалена сейчас на эту спину. Когда же видела она лицо его, то поражалась сосредоточенности и какой-то осторожности мысли на этом побледневше-зеленоватом лице. И трудно было понять Тамаре Сергеевне — принесет ли ее появление в эту минуту хоть какое-то облегчение. Пригорюнившись, она стояла и все глядела на Ивана Федоровича. И чем меньше в нем сил физических оставалось, тем он ей ближе становился. Жалко было, душа слезами обливалась, она цепенела от страшных мыслей и все повторяла: «А ему-то сейчас каково, о господи, да за что же такое наказание!» Потом Тамара Сергеевна в больницу к мужу побежала и узнала, что он ушел. Только на столе лежать остались четыре ее листочка, сложенные в одно солнышко. Первому заму позвонила — там телефон не отвечал. Позвонила Глебу Максимовичу, но тому, конечно, было совсем не до нее. Он по другому телефону разговаривал с Марией.