Каролина Сеттерваль - Давай надеяться на лучшее

Еще бы не по рукам! Это такая удачная сделка, что я и не припомню в своей жизни более удачной сделки. Я прыгаю на кровати, ору, как подросток у ограждения на концерте, кидаюсь на тебя и целую все твое румяное лицо. Это лето войдет в книгу рекордов как самое идеальное лето столетия.

Я не могла решить, пойти мне сегодня в конюшню на занятия или нет, так что не отказалась от своего места в группе, с которой уже несколько лет хожу по воскресеньям на занятия по верховой езде. Я только вернулась к занятиям после родов, когда ты умер. Наслаждалась тем, что снова могу сесть на лошадь. Получала удовольствие даже от мышечной боли после тренировки.

Более всего мне нравилось входить в то особое состояние, в которое меня приводит верховая езда – то, которого другие, похоже, достигают, рисуя, медитируя, занимаясь сексом или йогой. На спине у лошади я прихожу в такое состояние, когда настроение как бы нейтрализуется, для меня существует только то, что здесь и сейчас, и все мысли о проблемах, будущем и окружающем мире… исчезают. Какой бы рассерженной, расстроенной или взволнованной я ни была по пути в конюшню, я всегда возвращаюсь назад с более спокойным пульсом и смотрю на то, что отягощало меня, как бы издалека. Такое со мной происходит от верховой езды – сколько я себя помню. Поэтому после некоторых размышлений я решаю пойти туда и сегодня. Хотя прошло всего шесть дней с тех пор, как ты умер, и я даже не уверена, что дойду. Я надеваю свои брюки для верховой езды, отмечаю, что они сидят куда свободнее, сапоги тоже не облегают ляжки, как обычно. И все же надо попробовать. Я иду. И будь что будет.

В конюшне никто не знает, что случилось со мной и моей семьей. По крайней мере, я так думаю. Девушки из группы приветствуют меня, как обычно, спрашивают, как дела. Я не поднимаю глаз, делаю вид, что я очень занята лошадью, которую готовлю к занятиям. В ответ на прямые вопросы я бормочу, что все в порядке, но не задаю встречных вопросов, продолжаю расчесывать лошадь, которую мне выделили на сегодня. Я чешу, оседлываю, взнуздываю и чищу копыта. Ощущаю, что это тоже меня успокаивает. Когда часы показывают без трех минут одиннадцать, я выхожу с лошадью на манеж, где наша тренер как раз закончила занятие с предыдущей группой. Завидев меня, она весело меня приветствует, и тут от ее веселых слов я как по команде изменяю взятый было курс на середину манежа, сворачиваю и подхожу к ней, стоящей в углу большой арены. Лошади приходится идти со мной. Я спрашиваю: «Можно вас на пару слов?» Она отвечает: «Конечно», вопросительно глядя на меня. Я чувствую, как голос изменяет мне уже на первом слоге, но все же продолжаю:

«В общем, дело такое, мой муж, это самое, Аксель, он несколько раз приходил со мной сюда, это самое… он умер шесть дней назад, во сне, просто взял и умер, и мы не знаем, что произошло, и я не знаю. Правильно ли я сделала, что пришла сюда сегодня, но я подумала, что мне полезно будет покататься верхом. Но, может быть, я не смогу. Возможно, у меня и не получится. Я просто хотела попробовать. Надеюсь, вы не возражаете».

Я умолкаю, с облегчением от того, что мне удалось выжать из себя все эти слова в более-менее понятной последовательности. Тренер выслушала меня, нахмурив брови. «Боже мой, Каролина, что ты такое говоришь, что ты такое говоришь», – произносит она. Но потом она умолкает, как и я. Она протягивает руки и крепко обнимает меня, и у меня кончились все слова, так что я плачу, уткнувшись в ее грязную кожаную куртку, потому что это представляется самым нейтральным действием. Черт! Я не собиралась рыдать в школе верховой езды. Не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Не планировала устраивать сцену. Предпочитала оставить себе место, где я могла бы продолжать притворяться прежней Каролиной. Все пошло не так. Теперь мы стоим в углу и плачем, привлекая внимание всей группы. Девушки из моей группы косятся на нас, не спрашивая, что случилось. Может быть, они уже слышали, может быть, слухи долетели и до них, или же они только в этот момент поняли, что что-то не так. Некоторое время я плачу, уткнувшись в ее куртку, шепчу, что все это так ужасно. Тренер говорит мне, что я могу ездить ровно столько, сколько хочу, и прерваться в любой момент, если понадобится. Когда она отпускает меня, я вижу, что тушь размазалась у нее по щекам. Я размышляю, должна ли я сказать ей об этом, но не решаюсь и предпочитаю промолчать. Вместо этого иду со своей лошадью на середину манежа, сажусь в седло и начинаю движение, ни с кем не встречаясь глазами.