Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

— Много нас! — подтвердила бабка Дамяница, маленькая старушка с живыми добрыми глазками и носиком пуговкой, как у ребятенка. — Мы со всем управимся. Мы уже новые льняные рубахи приготовили для погребения. Раз наука того требует, мы сами друг дружку, без батюшки, хоронить будем. С отпеванием, без отпевания — все едино!

— Конечно, сами, — оказала бабка Ралка, Ивана Пенчова. — Дачо сколотит каждой по кресту, а там, может, кто и придет навестить, цветы посадить на могилку. Мы ведь уже в последний путь собираемся… Ты уж, Лесовик, с дороги нас не сбивай этой своей наукой!

— Да я вас и не сбиваю, — пробормотал партсекретарь, впав в полное уныние. — Я вам говорю как человек прогрессивный, добра вам желаю…

— Что касается добра, мы тебе тоже добра желаем, — сказала бабка Велика Йорданчина. Мы же тебя от твоего клуба не отваживаем. Даже помощь хотим оказать — вроде как наряд выполнить, будем по очереди приходить и убираться. Ты содержи в порядке клуб, а мы — церковь! Что ты против нее имеешь? Стоит она на самом высоком месте, село наше украшает. Даже аист свил гнездо на куполе, под крестом. Чем она тебе мешает?

— Не мне она мешает, — простонал Лесовик. — Человечеству она мешает. Это вопрос принципиальный…

— Может, и принципиальный, — вмешалась бабка Анна Гунчовская, — но наш вопрос тоже принципиальный, а раз принципиальный, значит, положительный. Верно я говорю, Лесовик?

— Ох, — выдохнул Лесовик, — а я-то! Взялся вас просвещать! Хотел приобщить к науке и знаниям, глаза открыть на грядущий мир во всем его истинном свете, чтоб вы жизни радовались, как свободные люди.

— Так мы же и радуемся, — возразила все так же примирительно бабка Велика Йорданчина. — Вот и ты возьми порадуйся. Сам увидишь, как на душе полегчает.

— Ну подождите, я ужо порадуюсь! — пригрозил Лесовик. — На своем стоите. Но и я так легко не сдамся! В следующее воскресенье, если опять пойдете в церковь, после сюда приходите, мы еще поговорим. Я подготовлюсь и докажу, что атеизм, а не религия ведет человечество по пути социализма и прогресса.

— Что ж, докажи, — сказала бабка Анна Гунчовская. — Докажи нам свой «лизм», только не навязывай батюшку, иначе небо тебе покажется с овчинку.

— Не будет вам батюшки, — простонал Лесовик, вконец обессилев.

— Если так, то мы придем в следующее воскресенье, — заключила бабка Велика Йорданчина. — А теперь покажи, куда ты ключ прячешь, чтобы мы могли прийти убраться. Мы и окна тебе помоем, и скатерку выстираем, чтобы все блестело.

Лесовик пожал плечами.

Когда они вышли, он запер дверь и показал бабкам, куда прячет ключ — сунул его в кучу камней у придорожной шелковицы. Все запомнили, где могут взять его при надобности. Потом бабки разошлись по домам, а Лесовик отправился в закусочную, где его поджидала другая часть села, не желавшая приобщаться к науке и знаниям, мужская.

Над дорогой всплеснул крыльями церковный аист. Он полетел искать корм. Село внизу показалось ему маленьким гнездом среди холмов. Аист уловил запах болот и к ним направил свои крылья.

Две ярко горящие лампочки освещали груды кукурузных початков и сидевших вокруг них людей. Слышались голоса и шуршание сухой листвы. Очищенные початки бросали в отдельную кучу. За липами чернело здание сельсовета. Рядом с кооперативной конюшней, у коновязи — толстого бревна, к которому раньше привязывали молодых жеребчиков перед тем, как оскопить, — теперь стоял казанлыкский осел Спаса. И он пришел на посиделки.

Лесовик переходил от одной группы крестьян к другой — очистит початок — перекинется парой фраз. Это ему принадлежала идея вспомнить старую традицию и устроить посиделки, как бывало когда-то. Народу собралось много, пришли почти все, кто мог ходить. Расселись рядом с грудами кукурузных початков и принялись чистить. Но никто не балагурил, не стрелял глазами, не перешептывался, некому было вызвать девушку за ограду, чтобы там сорвать с молодых обжигающих губ быстрый поцелуй. Люди сидели чинно и время от времени подавали реплики или разражались смехом, совсем не похожим на прежний и все же здоровым — горьким или сладким — человеческим смехом.

— Улах, — сказал Лесовик Улаху, сидевшему со своим многочисленным семейством возле одной из кукурузных куч, — ты принес кларнет?