Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

Тотчас оба лагеря перестали спорить и забыли о борьбе аиста и причетника, а также о бегстве священника и его последних словах. Мужики покинули поле боя и оставили Лесовика сражаться с бабами. «Мы, — сказали они, — в церковь не ходим, а ходим в пивную, говори с бабами, это они ходят в церковь. Как сбежал священник, они сами там прибираются, сами покупают свечи в церковной лавке без продавца — кладут стотинки в коробку из-под печенья и берут свечку. Каждая со своей зажженной свечой входит в пустую церковь, стоит там и смотрит на своих святых и мучеников — никто не поет молитв, не читает проповедей, не кадит ладаном, никто не произносит ни слова… Так что, — сказали мужики, — ты, Лесовик, иди, созывай баб на собрание, а нас не трогай, мы будем в закусочной, и, если понадобимся тебе по какому другому делу, только кликни, мы сразу явимся».

Лесовик выбрал подходящий момент. Как-то утречком, в воскресенье, он вошел в широко распахнутые церковные ворота, чувствуя на себе подозрительный взгляд аиста, сидевшего под крестом и, вероятно, решившего, что это явился новый причетник. Лесовик поднялся на цыпочках по ступеням и чинно остановился перед дверью. Все паникадила горели, перед иконой Иисуса Христа теплилась лампада; старухи — человек десять — стояли со свечками в руках, молча глядели в сторону алтаря и время от времени тихо что-то нашептывали. Услыхав шаги, они повернули головы, и зажженные свечки тоже повернулись в их руках, чтобы осветить вошедшего. Все они были празднично одеты: в черных платках, черных юбках и черной обуви — некоторые в черных домашних тапках, — и в черных кунтушах. Так что в церкви сильно пахло не только ладаном, но и нафталином и старыми бабкиными сундуками. Кроме свечек, старухи сжимали в сухоньких кулачках черные носовые платочки, чтобы время от времени смахивать слезу, если такая навернется на их сухие горящие глаза.

Лесовик прошел вперед, сглотнул набежавшую от волнения слюну. Глаза и свечки смотрели на него выжидающе. Несколько смешавшись от запаха ладана и нафталина, от сверкающей торжественности икон и праздничной церковной тишины, Лесовик еще сделал шаг вперед.

— Чего тебе здесь надобно, Лесовик? — спросила бабка Велика Йорданчина.

Партсекретарь смутился — уж больно деликатное предстояло дело, требующее спокойствия и такта.

— Я знал, что вы собрались здесь, — начал он как можно спокойнее, — вот и пришел обсудить с вами один вопрос…

Старухи задвигались, головы их склонились друг к другу, послышалось шепелявое перешептывание, но Лесовик ничего не смог разобрать.

— Я не хочу вам мешать, занимайтесь своим делом, — добавил он, немного приободрившись, — побудьте здесь, никто вас не трогает, я просто пришел пригласить вас…

— Куда еще пригласить? — спросила бабка Велика Йорданчина и обвела взглядом других старух — мол, знай наших.

Старухи одобрительно закивали головами.

— Пригласить вас на небольшое совещание, — сказал Лесовик и откашлялся. Эхо подхватило его кашель и закружило высоко под куполом. — Так что пожалуйте потом в клуб, там мы и потолкуем. Я буду ждать.

— Что, неужто снова будешь записывать? — не вытерпела бабка Черна, мать Ивана Стоянова.

Другие старухи приняли это справедливое предположение с той миной, которая должна была выражать: «Так его!»

— Не буду я вас никуда записывать, — ответил Лесовик. — Просто потолкуем кое о чем, на научно-прогрессивной основе, словом, проведем беседу на свободную тему. Так что заходите! — И не дожидаясь ответа, вышел из церкви.

Аист с ненавистью взглянул на него с высоты купола и чуть было не взлетел, но раздумал — ему было лень — и лишь воинственно защелкал клювом: если это новый причетник, то пусть знает, что ему предстоит тяжелая и упорная борьба за святой крест. Лесовик, тоже занятый мыслями о предстоящей борьбе — только против святого креста, — не слыхал предостережения аиста. Он быстро дошагал до клуба, пролистал конспект с выдержками и цитатами, повторил некоторые из них в уме, не заглядывая в написанное, и стал терпеливо ждать.

В церкви старухи по-прежнему стояли у алтаря, но их уже смущало любопытство. Ни одна больше не всхлипнула, не смахнула черным платочком слезу, не извлекла из прошлого событие, достойное сострадания и жалости. Кротость, сострадание и жалость испарились, уступив место готовности к борьбе и решению стойко и бескомпромиссно отстаивать правое дело. В чем оно заключалось, они еще не знали, но были уверены, что оно правое. Почувствовав прилив энергии, старухи сбились поплотнее и решили идти к Лесовику. Они заперли церковь, спрятали ключ в укромное место — в груду лежавших во дворе камней — и сплоченной стайкой двинулись в клуб. Сидевший на куполе аист приветствовал их щелканьем клюва, пожелав победы. Но, занятые своими мыслями и предположениями, они его не услышали.