Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

Сеиз подсчитал: тридцать девять бабок. И на другом поле, по ту сторону Кудрявого холма, тоже кончали уборку. Работали вручную — здесь, на крутых склонах, нельзя было убирать комбайном.

Сеиз спустился в тенистый овраг, поросший лещиной и боярышником. У родника, сильно обмелевшего за эти жаркие дни, толпились бабы — умывали загорелые лица, чистили одежду, облепленную остями. Просветленные глаза лучились возбуждением и усталостью. Это все были старые женщины, а смех их звучал звонко, игриво — бабы, когда они скопом, держатся свободней и задиристей. Их было много, а Сеиз один. Они отпускали по его адресу веселые острые словечки и одна за другой, поднявшись по тропке, скрывались в зарослях орешника. Другой сноповяз, Дышло, еще был в поле. Сеиз знал, что он тоже придет к роднику, и решил его подождать. Он сел на землю и, как только сел, сразу же уснул, убаюканный теплой тенью и журчанием воды. А как только он заснул, по ноге его взобрался жук и остановился на согнутом колене.

И Председатель тоже остановился подле уснувшего Сеиза. Прежде чем его разбудить, он подставил горсть под тонкую прозрачную струйку и долго с наслаждением пил. Лошадь ждала его на взгорке и фыркала, чуя близость воды. Председатель сходил за ней и привел к роднику. Бархатные крылья ноздрей раздувались. Лошадь тоже пила долго, не торопясь. Председатель сунул руку под седло и несколько раз прошелся ладонью по лошадиному хребту, спина под потником была теплой и влажной. Он ослабил подпругу, животное повернуло голову, в его темных с просинью зрачках светилась благодарность.

— Сеиз, — громко сказал Председатель, — вставай, а то простынешь.

Сеиз пошевелился, его мутный взгляд в ярком свете поймал длинное, заросшее щетиной лицо.

— Что? — вздрогнув, спросил он, все еще оглушенный сном.

— Вставай, говорю, а то простынешь, — повторил Председатель.

Сеиз встал, попил воды, ополоснул лицо, сон как рукой сняло. Остались только ломота во всем теле, боль в пояснице и покалывание в онемевших ладонях. Весь день он вязал снопы, чуток передохнув лишь в полдень, во время обеда. «Дышло еще молодой, ему все нипочем, — подумал он, — а я будь здоров как устал».

— Будь здоров как устал! — сказал он вслух и, сев на землю, взял сигарету из протянутой Председателем пачки.

Председатель уселся рядом, выпустил узду, и лошадь пошла вверх по косогору — мускулы на ее задних ногах напряглись, шкура, натягиваясь, лоснилась. Потом ветви орешника скрыли лошадь. Вскоре донеслось легкое похрупывание — видно, она отыскала еще не выжженную солнцем траву.

— Сколько тебе лет, Сеиз? — спросил Председатель.

— Да в следующем году стукнет восемьдесят, — нехотя ответил Сеиз, — если бог не приберет. Не скажу, чтоб очень много, но и не мало… Бабы еще задирают, — добавил он и улыбнулся.

У него быстро проходили и злость, и плохое настроение, и сонливость.

— Если их еще можно считать бабами, — хмыкнул Председатель, держа сигарету двумя пальцами, будто она была в мундштуке. — Что одна, что другая, что все остальные.

— Не скажи, — возразил Сеиз. — Бабы у нас что надо, это мы ни на что не годимся.

— Что надо… — протянул неопределенно Председатель.

— Что надо! — с неожиданной твердостью повторил Сеиз и посмотрел на руки Председателя. — Тебе, Председатель, без этих баб не обойтись. Без них ты как без рук, все на них держится.

— На них! Не так уж много я от них хочу, — раздраженно сказал Председатель, прислушиваясь к монотонному похрупыванию лошади. — Нет, это не село, а…

— А что? — заинтересовался Сеиз.

Как у всех в Сеизовом роду, у него были трагически приподнятые брови, припухшие веки и острый нос. И губы, как у всех Сеизовых, были тонкие.

— Не знаю что, только намаялся я. Решили выращивать шампиньоны, вырыли траншеи, а в них вода выступила; персики посадили — на них вша напала, рапс не взошел; табак — и тот не хочет расти, вянет…

— У него поясница слабовата, у табака-то. Не для нашей он почвы.

— А что для вашей… то есть для нашей почвы?

— Кукуруза, фасоль, пожалуй, подсолнух… На лугах — люцерна, на припеках можно виноград выращивать, где поровнее — пшеницу. Вот и все, что наша землица способна родить.

— Землица! Мы здесь создаем современное передовое хозяйство, — строго сказал Председатель, — а ты: землица!

Такие разговоры он вел неустанно каждый день и с разными людьми.

— Слушай, — сказал Сеиз, — мы столько лет создаем это современное передовое хозяйство, а за трудодень все еще маловато получаем. Не может прокормить нас ни старое, ни новое хозяйство. Было время, когда все наши уходили на заработки — в городе приторговывали овощами, а то и за границей огородничали… Бабы наши копались в земле, выращивали немного пшеницы, откармливали поросят и курей, чтобы было чем мужиков накормить, когда вернутся к архангелову дню. Все наши дома построены на деньги, заработанные в чужих странах отхожим промыслом. Наши крестьяне работали в Румынии, в России, в Австрии и Венгрии, берегли каждый грош, а возвратившись, дома ставили… Ты не здешний, тебе этого не понять.