Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

Улах задул в кларнет. Дачо и Недьо вытолкнули бричку на улицу, но за воротами она остановилась, потому что у Недьо заплетались ноги. Тогда подскочили оставшиеся гости и подналегли — бричка покатила под гору. Кларнет раздирал небо своим верещанием, Спас помогал ему, выкрикивая «их-хуу!», и тряс петухом. Бричка, шатаясь из стороны в сторону, неслась под уклон, а за ней бежали и падали в снег охмелевшие гости. Только дед Стефан не падал, он летел за своей бричкой, раскинув руки и улыбаясь до ушей. Рядом семенил боком пес, все еще веря, что о нем когда-нибудь вспомнят. Село раскачивалось вместе с холмами, дома просыпались.

Осел смотрел на пустые распахнутые ворота и колею, оставшуюся от брички. Снежинка залетела ему в ноздрю, пощекотала ее, и он чихнул. Никогда Марко ничему не удивлялся, но на этот раз он просто диву дался, почему люди не запрягли его в бричку, а впряглись в нее сами?

Крестьяне молча стояли спиной к яме, держа в руках поводки — ремешки и цепочки. В ушах еще звучал последний выстрел, а Лесовик уже убрал пистолет и закурил сигарету. Все слышали, как он вздохнул. Спас подошел к яме и встал на кучу вырытой бурой земли.

— Не смотри! — бросил Лесовик.

Спас ничего не ответил, будто не слышал.

— Спас, — повторил немного погодя Лесовик, — не смотри на них.

— Пошли по домам, — попросил Иларион, но сам не двинулся с места.

И другие не двинулись.

— Спас! — крикнул дед Стефан. — Иди сюда!

Спас даже не обернулся. Он смотрел в яму. Тогда другие сами не заметили, как очутились рядом. В яме лежали убитые собаки, и каждый стал искать глазами свою. Желтый песик деда Стефана уткнулся мордой в землю; вокруг глаз его, в которых застыли зеленые слезы, уже кружились мухи. Сверкающие, жужжащие, они вились и над другими собаками. А Лесовик стоял в нескольких шагах от ямы и курил. По его здоровой, загорелой шее, как во время жатвы, ручьями стекал пот.

— Пошли, — глухо произнес Спас и сел на кучу бурой земли.

И другие сели. Дед Стефан принялся переобувать постолы. Сначала он развязал ремешки; и все, сосредоточенно глядя на его заскорузлые пальцы — коричневые снаружи и белые изнутри, — ждали, сумеет ли он завязать их как следует; потом перевели взгляды на сами постолы, стоявшие на бурой земле, и обнаружили, что один только дед Стефан обут в постолы. Тогда они обратили внимание, кто во что обут: Дачо был в спортсменках, Иларион — в коричневых ботинках, Спас — в запыленных сапогах.

— Чего уставились? — раздраженно спросил Лесовик.

Они ничего не ответили, стояли и, прищурясь, глядели в поля. А Лесовик стоял между ними и полями и не знал, что бы еще сказать.

— Будто я сам все это затеял, — сказал он, понимая, что ничего не сказал.

Они молчали.

— Вам не втолкуешь, — продолжал он. — Уперлись, как бараны. Будь у меня пес, я бы тоже его привел. Для вас собака дороже человека.

Крестьяне переглянулись, не понимая, о каком человеке идет речь. И в эту минуту на дороге показался Дышло — в синей домотканой рубахе и надвинутой на лоб соломенной шляпе с рваными полями. На длинном кожаном поводке он вел по заросшей обочине своего рыжего пса. Пес дергал за поводок — при этом его большие висячие уши приплясывали — и, что-то вынюхивая, то и дело нырял мордой в высокую траву. Казалось, он плывет по придорожным зарослям.

Лесовик снова вздохнул и отшвырнул окурок. Дышло подошел и остановился. Крестьяне продолжали сидеть на свежевскопанной бурой земле. Пес поднял голову и с беспокойством посмотрел на людей, а они встали один за другим и пошли к тому месту, где торчали воткнутые в землю лопаты. Пес пересчитал людей, пересчитал лопаты и хотел было отскочить в сторону, но железная рука Дышла дернула за поводок. Пес припал к траве, а потом, взвыв жалобно и протяжно, кинулся в ноги хозяину и уткнулся в них мордой.

Лесовик шагнул и взялся за поводок, но Дышло рванул его на себя. Они впились друг другу в глаза. Именно в этот момент Дачо припомнил, как они со Спасом вели сюда собак. Спас зашел за ним, и они пошли вместе. Собаки весело резвились, обнюхивали друг друга, а братеники не знали, о чем говорить, — языки у них не поворачивались. «Наши собаки тогда ничего не учуяли», — подумал Дачо в тог самый момент, когда Лесовик взялся за поводок, а Дышло рванул его на себя и выдавил сквозь зубы: