Михаил Щукин - Морок [сборник litres]

– Тихо, как мыши!.. Бог ты мой, земляк! Санька Воронихин! Живой?

– Вроде ишшо дышит, товарищ лейтенант.

– Живым, обязательно живым донесите!

– Да мы что, хирурги? У него вон обе ступалки перебиты…

– Ладно, лейтенант, тащим. Може, выкарабкается.

Голову окончательно и надолго вдавило во что-то мягкое.

– Девочки, девочки! Какие вы красивые, девочки! Будь я шах азиатский, я бы вас всех в жены взял, сразу.

– А не много будет, капитан?

– Да что вы, дорогуши, меня теперь после победы на сто лет жизни хватит и на сто жен! Во!

– Ха-ха, какой развеселый! И на баяне играешь, капитан? Если играешь, возьмем к нашему шалашу.

– А вот еще один. И тоже капитан. Ой, бабоньки, кавалеров-то, кавалеров! Жить хочется!

– Доблестным медицинским сестрам привет от танковых частей. Броня крепка, а сердце свободно.

– Мамочки, по Сибири ведь едем, домой едем! Платья наденем белые! Колочек какой зеленый! Березки, телята пасутся… Мамочки, я не могу, я заплачу… вот…

– Отставить слезы, сержант! Как старший по званию приказываю. Пехтура, ты чего примолк, чего на меня выпучился? Ревнуешь, что ли? Постой, постой…

– Мамочки, живые, домой едем…

– Саня!

– Пашка!

– Живой, живой, стервец!

– Как видишь.

– А ноги, ноги – выкарабкался тогда?

– Откуда знаешь? Постой, тебе писал кто?

– Писал! Он еще спрашивает! Да это ведь мои ребята, разведчики, тогда вас отбили. У колеса валялся. Мои орлы! Врукопашную!

– Так это ты?!

– Я, он самый. Девочки, любимые девочки! Где ваша музыка? Пляши, пляши, Саня, врагам назло, за победу пляши!

– Мамочки мои, домой… живые…

Накручивая на стальные колеса километры, летел по великой сибирской равнине поезд, кричал и пел, победно и громко, весь в цветах, в плакатах, в радости и в слезах.

Давно уже ночь. Над речкой висит луна, от одного берега до другого плавится, кипит яркая дорожка, потом луна заходит за тучи и дорожка меркнет. На медленной, едва текущей воде застыли поплавки, нахальные проворные пескари давно уже стянули с крючков наживу. На газете лежат два облупленных яйца, горка красных помидоров. Ничего не тронуто. Двоим, что сидят на берегу под раскидистой старой ветлой, не до еды сейчас и не до рыбалки.

– Так вот скажи мне, Павел, честно и откровенно, что делать?

– Что делать и кто виноват? Вечные вопросы русской интеллигенции.

– Какой я, к черту, интеллигент, я пахарь, председатель колхоза! И давай без шуток. Что делать? Ведь нельзя же так дальше. Мы деревню под корень рубим! Под корень! Да что тебе говорить, сам не хуже меня знаешь. Мы ведь с тобой не пешки, Павел, мы столько повидали, а нам, как пешкам: ду-ду-ду – одно и то же. Я на эти плакаты с кукурузой уже смотреть не могу – тошнит.

– Хлеба тайного много нынче посеял?

– Тебе официально говорить или как другу?

– Не вижу разницы.

– Много. И тайно.

– Уже не тайно.

– Что-о?! Сдурел?!

– Нет, Саня. Послезавтра бюро. О твоем хлебе. Кто-то отличился. Я буду тебя защищать, только не знаю, как получится.

– Дожили! Кто хочет больше пользы принести, того бьют по голове, а кто головой не думает, только кукарекает, того по ней гладят. Да ведь это дико!

– У нас нет, Саня, другого выхода, кроме как держаться за правду. Вот мой ответ на твой вопрос «что делать?». Не трусить, не бегать. Я буду тебя защищать.

– Ты не думаешь, что и тебе могут по шапке дать?

– Думаю.

– И все-таки – защищать?

– Да.

Над речкой заклубился туман. Луна совсем закатилась за тучи. Прохладно вокруг, тревожно, мрачно. Как и на душе.

Распарывая светом фар непроглядную осеннюю ночь, по дороге тащится среди пустого гулкого поля «газик». До самой макушки заляпан грязью. Дорога, измочаленная тяжелыми скатами грузовых автомашин, тянется сплошной вязкой лентой.

– Павел, пой хоть, что ли! А то засну! Улетим в кювет!

– Тебе романс?

– К черту романс! Частушки давай.

– Павел! Два плана, два плана по хлебу! Только подумай! Последнее зерно вывезли! Черт возьми! Два плана! Жарь еще!

Серым жучком, с надсадным воем царапается «газик», щупает фарами размочаленную дорогу. Утыкается светом в задний борт грузовика и останавливается. Капот у грузовика поднят вверх, как будто разинута огромная пасть. На крыле сидит шофер, курит, с остервенением плюет на дорогу.

– Что случилось?

– А хрен его знает, не глядел еще. Руки от такой дороги как с похмелья трясутся. Передохнуть вот сел.