Наталья Нестерова - Дом учителя [litres]

Галя-Бабариха шумно, сквозь зубы выдохнула, оттолкнула Татьяну Петровну, схватила дочь за руку и потащила на выход, по дороге отдав мужу короткий приказ:

– За мной!

Это было карикатурно по-военному, и в другой ситуации Анна Аркадьевна рассмеялась бы. Она вдруг представила, что так и не сумевшая взлететь жар-птица лопнула от натуги, паетки осыпались с груди злой бабы, и теперь дорожка до калитки усыпана крохотными блесками. Как напоминание о чьих-то разбитых надеждах.

Несколько минут после ухода гостей было тихо. Татьяна Петровна стояла у стены, зажав рот ладошками. Юра сидел, откинувшись на спинку стула, кусая губы, нервно тряся то левой, то правой коленкой. Анна Аркадьевна, скрестив руки на груди, ждала, когда он на нее посмотрит.

– Я не прав, да? – с вызовом спросил Юра, подняв голову. – Но это моя жизнь! И у меня свои планы!

– Если ты имеешь в виду свои отношения с Анжелой, то это действительно ваши отношения. Двоих, а не четверых, пятерых, с мамами и папой включительно. Но только что твоя девушка была подвергнута чудовищному унижению. Лишь за то, что она любит тебя. А ты сидишь здесь и лелеешь свои планы.

– Да, Юрчик, – поддержала Татьяна Петровна, – не по-людски как-то получилось.

– И что я должен делать?

Татьяна Петровна, которой девушка активно не нравилась, стала убеждать сына догнать Анжелу, успокоить, извиниться. Не по-людски, не по-людски, – повторяла она.

– Когда твоя мама говорит «не по-людски», чаще всего это обозначает «бесчеловечно», – сказала Анна Аркадьевна.

Юра встал и побрел на выход, подневольно, как под дулом пистолетов.

Анне Аркадьевне хотелось уйти к себе, нанести на лицо остатки крема, завалиться на постель, дочитать Гончарова. Однако Татьяну Петровну сейчас оставить было бы не по-людски . Анна Аркадьевна предложила вместе помыть посуду, которой была гора: со стола и кастрюли-плошки, в которых готовили, помыть не успели.

Татьяна Петровна мыла посуду в раковине, передавала Анне Аркадьевне, которая вытирала полотенцем, спрашивала, на какие полки ставить. Логичнее было бы поменяться местами, чтобы Анна Аркадьевна мыла, ведь хозяйка знает, где что покоится. Но Татьяна Петровна не могла к грязной работе допустить гостью, а самой легкой заняться.

– Вы уж очень не расстраивайтесь, – говорила Анна Аркадьевна. – Свадьбы не будет или она отложена на неопределенное время. Вы ведь не видели в Анжеле хорошей невестки.

– Грешна, не видела!

– Не казните себя. Не видели, потому что видели, что Юра не влюблен в нее до безумия. Хорошо сказала: не видели, потому что видели.

– Я поняла. Я вообще вас лучше понимаю, когда вы по-простому говорите. Ах, как девонька-бедняжка убивалась. Я почему бросилась? Ведь она одна, совсем одна!

– Рюмки и чайный сервиз в сервант, верно?

– Туда же салатники хрустальные, мне их еще на свадьбу дарили.

– Поставлю в комнате на стол, а в серванте на полки вы уж сами красиво расставите.

Вернувшись на кухню, Анна Аркадьевна выслушала короткий монолог Татьяны Петровны про сына Юрчика, который любимый до самозабвения, но из-за отца-алкоголика не простой, проблемный.

Анна Аркадьевна давно уяснила, что никакими доводами нельзя человеку внушить постороннюю идею. Ты будешь битых три часа давить его аргументами и фактами, а он не расстанется с собственными убеждениями только потому, что они собственные. Кто придумал, будто в споре рождается истина? В споре рождается и костенеет только уверенность в собственной правоте. Нужно говорить так, чтобы искомое пришло к человеку как личное открытие. Татьяна Петровна волну жалости к Анжеле могла превратить в цунами, и тогда у Каптенармуса и Бабарихи появился бы мощный союзник, точнее, он у немилой Анжелы появился бы.

– Мы ведь с вами, Татьяна Петровна, давно на свете живем. И сколько разных браков и свадеб видели. Горячо влюбленные под венец идут, что там идут, у них подметки горят, как хочется скорее законно вместе находиться. А потом все-таки размолвки, и ссоры, и проблемы, и печаль, и слезы, и разочарования. С нелюбимым в ЗАГС – это запрограммированный провал. Стерпится – слюбится? Я такого не встречала. У меня была школьная подруга Катя. Встречалась с парнем, с кем-то ведь надо встречаться. Он очень нравился Катиным родителя: надежный, основательный, высокий, красивый плюс добытчик, что по тем нищим временам было едва ли главным качеством. Подкатило к свадебке, а Катя вдруг: «Нет! Я его не люблю! Он тупой, мне с ним скучно». Катина мама в истерике: «Мы тебе уже платье свадебное сшили, все деньги потратили и достали банку сельди, будет что с нашей стороны на стол поставить». Банка сельди! Тогда, в девяностые, в провинции это была ценность. Мама стояла перед Катей на коленях: «Не позорь нас!» Мама, конечно, считала, что Катя упускает свое счастье. Но и селедка свою роль сыграла. Катя сбежала от мужа через три месяца. Примчалась ко мне в Москву, я там в институте училась: «Меня выдали замуж из-за банки сельди!»