Прохор Озорнин - На Крыльях Надежды - Ранняя проза

«Стоять! Кошельки на землю, быстро! Кольца, серьги, все бросайте! Живо, я сказал, если не хотите получить пулю в лоб!» – прокричал грабитель с пистолетом, наставив его на него. Второй подбежал сзади и схватил его жену, приставив нож к горлу. Тот, кто был с пистолетом, может, и блефовал, а вот второй – определенно, нет.

«А дамочка то ничего! Надо будет поиметь ее потом. Не дергайся, милочка! Я по-быстрому, хе-хе…»

Испуганный совершенно детский крик его жены, ревом бури ворвавшийся в уши…

Он больше не медлил. Кровь солдата, прошедшего Афганскую войну, вскипала в нем… Он перестал слышать, он перестал ощущать пространство. Лишь чувство, удивительное чувство испытанного и выжившего бойца, позволяющее вовремя распознать идущую опасность, лишь оно стало его руководителем в эти минуты.

Яркие вспышки – мгновения…

Удар ногой – наставленный на него пистолет вылетает в сторону. Снова удар – державший пистолет грабитель валится и сгибается на земле. Секундное изумление на лице второго парня, уже начавшего раздевать его жену и на время отставившего нож от ее горла. Вот снова нож медленно приближается к телу его любимой… Прыжок. Перехваченная в воздухе для удара рука с ножом. Все трое падают на землю.

«С-у-у-у-у-у-ч-к-а!» – подхваченный воздухом возглас.

Вновь мелькнувшее железо – парень как-то успел достать второй нож. Двинувшаяся ему на перехват рука… Поздно.

Удар. Отчаянный крик его жены, полный агонии и боли.

«Н-е-е-е-т!» – его крик отчаяния.

Удар. Парень вскрикивает от боли, один из ножей вылетает из рук. Борьба на земле. Они покатились прочь, вцепившись друг в друга. Его жена осталась лежать неподвижно.

Десять секунд, двадцать…

Парень пытался вонзить в него свой нож, их руки боролись за жизнь… Удар. Напавший все-таки дотянулся своим лезвием до него. Он скривился от боли, но бороться не перестал.

Тридцать секунд… Капли крови, сочащиеся из его раны и щедро поливающие землю…

Захват. Проворот кисти с оружием – он хотел также выбить нож из рук. Лезвие медленно поворачивалось в сторону лежавшего снизу напавшего. Сейчас удастся забрать кисть и выбить нож из рук… Без оружия напавший не воин. Пусть убегают – он даже не будет их преследовать.

Но парень вдруг что-то вскрикнул и резко начал поворачиваться вбок, пытаясь сбросить его с себя. Хрип. Истошный предсмертный хрип. Повернутое лезвие вонзилось грабителю в грудь, когда он стал переворачиваться.

«К-а-з-е-л», – уже совсем тихие слова, что он услышал от него. И тут же все стихло.

Лишь медленно ворочался человек, еще совсем недавно державший в своих руках пистолет, и уже совсем не шевелился тот, что взял на вооружение ножи. А ведь он совсем не хотел его убивать, совсем не хотел… только обезоружить.

Он подхватил пистолет и подбежал к жене. Опустился на колени. Дышит… значит, живая. Тогда он взглянул на рану – рана была на правом боку под ребром, из нее медленно сочилась кровь. Ничего, вроде не смертельно. Только бы выжила, только бы выжила!

Тогда он подхватил ее, подпер на себя и медленно пошел вперед, неся ее на себе.

Совсем немного надо пройти. Выйти из этого переулка на многолюдную улицу, а там ему помогут – должны помочь! – другие. Да что ему! Главное, чтобы выжила она. А он справится итак – и не с такими ранами приходилось справляться! И пистолет еще надо будет уничтожить…

Картина изменилась. Теперь он стоял в зале суда и слушал свой приговор – приговор за убийство.

Он убийца. Даже защищавший себя и свою любимую – он убийца. Даже при фактической необходимой самообороне – он убил человека. Вот только по мнению суда необходимой самообороны не было. Второй выживший все-таки сообщил о нападении в правоохранительные органы – естественно, так, как хотелось ему – свидетелей боя не было. И даже слова его жены и ранение свидетельством не были – она была без сознания по ее собственным словам и не видела заключительную часть боя. Да и рана ведь вполне могла быть сделана им же, а не напавшими – особенно если учесть, что на ножах остались его отпечатки пальцев.

Так считал суд – и вынес свой приговор. Лишение свободы на долгий срок в двадцать лет. На столь долгий срок, который ему еще предстоит пробыть здесь, в этом доме печали и иногда – лишь иногда – раскаяния…

Картины погасли. Он вновь сидел рядом с женой, а она продолжала плакать.

И он успокаивал ее – уверял, что все будет в порядке, что все это скоро закончится, и он встретит ее, любимую, уже на свободе. Затем он улыбнулся – не хотел, чтобы она видела его отчаявшимся, и не хотел отчаиваться сам.