Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Секретарь райкома приехал к нам, и мы вместе потащились на повозке в поле, до ближайшего к пойме бугра, пытаясь рассмотреть, что там делается. На холме Вырнава какой-то человек размахивал рубахой, привязанной к палке. Это был сторож, застрявший там, как на острове. В сельсовет мы послали другую телегу за спасательной лодкой.

— Вот и пришел конец рабочему огороду, — сказал Симеон. — Как будто мы их не упреждали.

— Правильно, Симеон, — поддакнул Илисие Многоземельный. — Я-то вас поддержал, да только…

— Недостаточно крепко, — закончил за него Гиоака.

Председатель тоза осекся, что-то хотел сказать и не договорил.

— Я вызвал уполномоченного по сельскому хозяйству, Пралу, — сказал секретарь райкома. — Но он не захотел приехать посмотреть, как здесь красиво.

— А вы, товарищ секретарь, — спросил Симеон, — знаете, что тесть Пралы срубил пятьдесят три старых акации на земле, которая была передана тозу?

— Нет, этого я не знаю, но зато знаю, что тесть Пралы вернулся на землю тоза и начал там работать. Да и Илисие знает об этом, — добавил секретарь, искоса поглядывая на Многоземельного, который побелел как бумага.

— Работать как член тоза? — удивился Гиоака.

— Какое там! Как настоящий разбойник.

— Ишь ты! — развел руками Гиоака. — Здесь что-то не чисто. У нас в пойме деревья нельзя было вырубать без ведома и дозволения Пралы, а о порубках своего тестя он и подавно знал.

— Он-то многое знает, — подтвердил секретарь, — ведь он кому-то сказал, что одни лишь дураки вступают в тоз.

— Ишь ты! — вновь развел руками Гиоака.

Я слушал и все больше недоумевал. «Лесозащитная полоса», «генеральный штаб», «одни дураки вступают в тоз», — все эти слова перемешались у меня в голове.

— Так ведь, товарищ секретарь, — продолжал Симеон, — река скоро вернется в свое русло, и все вновь пойдет на лад. А как порешите вы с Пралой, Кырцэ и Владом?

— Уж как-нибудь порешим, — пробормотал секретарь, закуривая сигарету.

Мы тихо побрели обратно в село, отпустив телегу. Над бурлящей водой, среди тяжелых туч, медленно садилось солнце. Но на западе, на самом горизонте, на пути солнца светилась полоска чистого неба.

— Завтра распогодится, — сказал Симеон, тоже закуривая.

— Мы этого давно ждем, — откликнулся Тоадер, — завтра выйдем сеять кукурузу.

Меня, честно говоря, расстроили дела на пойме Вырнава. Никаких хороших последствий я не ждал и соглашался с Симеоном, который говорил, что от приезда его брата никакого проку не будет. Стариков выжила из поймы преступная рука заречных соседей, жестоких и жадных до земли. Но старики — Новак и в первую очередь его брат Вырнав — не дали воде одолеть землю, напротив, они сами одолели реку и приумножили землю. Молодых же — Симеона, который был скорее рабочим, чем пахарем, и Гиоаку, трудолюбивого, но робкого землепашца, боявшегося и собственной тени, выжили из поймы происки богатеев, пролезших куда им не полагалось при народной власти. Теперь вода погубит землю, пойму в несколько лет сожрут речные волны и превратят ее в гальку и в плавни, в островки, заросшие ракитником, да озерца, где рыба будет попахивать грязью. Хоть бы рабочим каменоломни остался хороший огород. А ведь это можно было сделать, — камень-то в их руках, и они вполне могли бы остановить коварное нашествие воды. Но кто стал бы этим заниматься? Приезжий в кожаном пальто уехал, так и не потолковав по душам со своими братьями — родным и двоюродным. Так, во всяком случае, нам казалось, слишком уж мало он с ними разговаривал.

Через несколько дней я тоже оттуда уехал, в твердой уверенности, что не скоро вернусь в родное село. Во рту я ощущал горький привкус, а сердце грызла глубокая тяжелая печаль, когда из окна вагона я смотрел на вздувшуюся мутную реку, которая, словно напрягая все силы, напружинившись, била по берегу, защищавшему раньше пойму Вырнава, осужденную теперь на затопление и уничтожение.

Прощаясь со мной, председатель тоза Илисие Многоземельный ухмыльнулся. Он был чуть старше меня и, не знаю по какой причине, начал мне рассказывать старую историю.

— Ты, верно, помнишь. Я и твой дядька Козма — вечная ему память — отправились с подводами на мельницу в Бэлуканы. С тех пор прошло лет тридцать пять, не меньше. У тебя еще был бузиновый самопал, и ты из него по дороге все палил да палил. «Да, — сказал я деду Козме, — с этаким ружьем и этаким витязем нам нечего бояться разбойников…» Помнишь?

Я никак не мог вспомнить эту поездку, и злился, не догадываясь, на что намекает председатель. Был он хитер как черт, и так попусту, без умыслу, ничего не говорил. Мне почудилось, что он хочет меня высмеять; ведь он никогда не говорил прямо, а все обиняками…