Елена Колина - Толстовский дом

Навещая Толстуна, Ольга Алексеевна по-детски хитрила, приходила попозже и как бы засиживалась, дожидалась Витю. Она всегда стремилась к новым знаниям, любила термины, ей было интересно все, а Арише – все неинтересно. Витя возвращался из клуба, Ариша с порога обрушивала на него поток сведений про Толстуна, словно перед ее глазами не было примера Ольги Алексеевны, всю жизнь прожившей с мужчиной, который приходит домой с важной работы, – накорми, выслушай, а уж потом, если он в настроении, можешь о своем, о детях. Ольга Алексеевна подавала Арише пример, кормила и расспрашивала – какие экономические и политические проблемы сегодня обсуждались. Витя всем своим видом показывал «что с вами говорить, вы номенклатура», отвечал неохотно, Ольга Алексеевна, всем своим видом напоминая ему, что она не просто номенклатурная жена, а человек, профессионально находившийся в центре общественно-политической жизни страны, умела его разговорить.

Ее политические симпатии – так обтекаемо теперь называлась то, что прежде ясно называлось преданность партии, принадлежали Андропову; умный и, в отличие от Горбачева, властный, он бы реформировал советское общество, вместо того чтобы разрушить, Горбачев же «сам не знает, что делает». Горбачев, считала Ольга Алексеевна – «я как историк считаю», – разрушитель страны и вовсе не освободитель Европы от коммунистического режима, он просто отдал полякам, чехам и немцам то, что было завоевано ценою жизни двадцати миллионов погибших в войне с фашизмом русских. Горбачев, кроме того, ужасно говорит по-русски, в ее глазах это был чуть ли не самый большой его грех, – как деревенский, одно это его мы́шление чего стоит, от слова «мышь»… А как теперь, после отмены руководящей роли партии, управлять производством?! У директоров был страх, что отнимут партбилет, а теперь, когда партии нет, нет и системы управления.

Витя, пусть по другим причинам, но тоже считал действия Горбачева неправильными, разрушающими экономику, как институтка, обожал Собчака, Ольга Алексеевна поначалу испытывала к нему спокойную симпатию, получалось, они оба не одобряли Горбачева и одобряли Собчака – и кто же тогда «наши»?..

Постепенно увлекаясь, Витя рассказывал: бюджетный дефицит, системный анализ падения СССР денежная реформа… Говорил, что денежная реформа, имеющая целью резко сократить количество денег на руках у населения и пополнить бюджет неэмиссионными рублями, по сути означает изъятие вкладов. «Вы посмотрите, в постановлении маленькими буковками написано: вклады больше 4000 рублей замораживаются. Вы думаете, их когда-нибудь разморозят? Считайте, что ваших денег уже нет, их украли!» Ольга Алексеевна презрительно кривилась – «вы что там, правда считаете, что наше государство может так поступить со своими гражданами?!» – но в целом относилась снисходительно – несмотря на кандидатскую степень, Витя был еще мальчиком. Все были совсем еще мальчики, дети, возглавлял этот клуб какой-то неизвестный Ольге Алексеевне Чубайс, о котором Витя говорил с придыханием – умница, талант, экономист от бога; «экономист от бога» был младше Вити, недавно окончил институт. Многое было наивно, смешно, к примеру, они всерьез обсуждали, как будут развиваться события после распада Советского Союза. Надо же до такого договориться – распад Советского Союза!.. Больше всего Ольгу Алексеевну смешила уверенность, с которой эти мальчики говорили о будущем, как будто… со временем выделила из потока имен повторяющиеся имена – Маневич, Кудрин, Илларионов, Кох… как будто они собирались управлять страной!

– К власти пришла военная хунта!..

Ольга Алексеевна молча прошла мимо Нины в гостиную, включила телевизор, несколько минут молча посмотрела «Лебединое озеро» и спокойно, даже как-то устало произнесла: «Ну, вот и все, конец твоей демократии», улыбнулась Нине, и Нина в ответ улыбнулась.

На первый взгляд сцена была дикая. Ольга Алексеевна была не против демократии, но против демократов, в сущности, она была против всех, кто был за… – это только на первый взгляд трудно, и в любом случае арестовавшие ненавистного ей Горбачева путчисты были для нее больше «наши», чем все остальные. Но Нина?! Нина была не просто за демократию, она была лицом демократии – почему Нина улыбалась?

Существовало совершенно не идеологическое объяснение Нининой улыбки – это были первые слова, сказанные ей Ольгой Алексеевной за время официально объявленного бойкота. Ольга Алексеевна не разговаривала с ней три месяца и два дня. За три месяца Ольга Алексеевна прекрасно научилась обходиться взглядами, общаться знаками на домашние хозяйственные темы, могла взглядом попросить принести чаю, а если уж обойтись без слов было невозможно, проговаривала необходимые указания мимо Нины, в пространство. Вот такой опереточный бойкот, как игра… любовная игра. Нина была единственным человеком в мире, с кем Ольга Алексеевна позволяла себе капризничать, быть непоследовательной, вздорной и даже немного жалкой. Нина была единственным человеком – Толстун не считается, – который не фигурировал в ночных мыслях Ольги Алексеевны «все плохо». У Нины было – все прекрасно.