Наклонившись через стол, Джи-Джи взяла обе мои руки в свои.
– Тебе никогда не нравились мальчики, которым нравилась ты. Ты же это за собой знаешь, так?
Я покачала головой.
– Ты всегда игнорировала парней, которым нравилась, ради тех, кому не нравилась.
– Неправда!
– Как насчет Дэйва из старших классов? Он бросил тебя ради твоей лучшей подруги.
– Я ему нравилась!
– Но недостаточно. И как насчет того симпатичного поэта, который посвящал тебе сонеты? А ты что сделала?
– Проигнорировала его.
– Именно. И потом в колледже, когда тебе надо было выбирать между регбистом и тем мальчиком с глупым автомобильчиком.
– Дарт с «Доджем».
– Тебе бы следовало выбрать Дарта! Он тебя обожал. А ты что сделала?
– Ходила на матчи регби.
– Точно. – Она кивнула. – Тебе словно нужны были только те, кому ты была не нужна. Словно вызов себе бросала, что добьешься их внимания.
Джи-Джи была недалека от истины.
– А потом я вышла за Майка. Алкоголика.
Джи-Джи кивнула:
– Который любил тебя…
– Но выпить любил еще больше.
Джи-Джи снова кивнула.
Она была права. Я попыталась это переварить.
– Почему ты не заговаривала об этом раньше?
Она покачала головой:
– Нельзя рассказывать людям, как им жить.
Я закрыла глаза:
– Потому что они должны сами разобраться.
– Верно, – согласилась Джи-Джи. – И теперь ты разобралась.
– Но слишком поздно.
– Ты сломала шаблон. Это уже кое-что. Возможно, ты потеряла Джейка. Возможно, он никогда не вернется. Возможно, он женится на этой девочке и заведет сотню младенцев…
– Хватит.
– Но это нормально. Он кое-чему тебя научил. Он научил тебя, как позволить кому-то хотя бы чуточку тебя любить. Такого урока уже достаточно, чтобы изменить твою жизнь.
Почему-то эта мысль вызвала новый поток слез. Возможно, она права. Возможно, я изменю свою жизнь и, возможно, научусь лучше любить, и, возможно, когда появится кто-то следующий, я наконец все сделаю правильно. Но я не хотела следующего. Я просто хотела Джейка.
Усмехнувшись, я вытерла глаза низом футболки.
– Не велика важность. Надо только пережить бар-мицву, поехать домой, забрать собаку, склеить осколки и начать новую и улучшенную жизнь. – Перспектива вдруг показалась ужасно унылой, а потому минуту спустя я добавила: – Может, возьму пару уроков танцев.
Джи-Джи кивнула.
– Гениальная идея, дорогая, – сказала она, будто одна идея способна решить все проблемы. – Ты всегда фантастически танцевала.
Мы позволили этой идее повиснуть в воздухе, пока я переваривала все то, о чем мы только что говорили. Наконец после долгого молчания я спросила:
– Так Дункан тебе все рассказывает?
– Все, – ответила она, чуть закатив глаза. – Намного больше, чем мне хотелось бы знать.
– Как по-твоему, от этого он тебе больше нравится? Или меньше?
– Больше, – сказала она. – Определенно больше.
– Сомневаюсь, что я дала бы тот же ответ.
– Ты к нему придешь. Продолжай работать. – Потом она встретилась со мной взглядом. – Дункану всегда лучше удается пытаться, чем добиваться успеха.
– Семейная черта.
Она улыбнулась.
– Вспомни об этом, когда он покажет тебе сумку-холодильник.
Я нахмурилась.
– Какую еще сумку-холодильник?
Но она только покачала головой и встала, чтобы отнести свою тарелку в раковину.
– Я не вправе говорить.
* * *
На следующее утро я проснулась поздно. Джи-Джи, сама едва проснувшись, варила на кухне кофе. Наступил день бар-мицвы. День, когда надо взглянуть в лицо прошлому и будущему на одном и том же мероприятии. Мне надо было сделать многое – помыть и уложить волосы, подобрать наряд и придумать способ убедить всех и каждого – включая меня саму, – что, невзирая на все факты, которые твердили обратное, моя жизнь сложилась прекрасно.
Мне бы следовало вскочить, принять душ и бежать выполнять программу. Но мне просто хотелось слоняться по дому в халате.
Джи-Джи рассматривала меня поверх чашки с кофе.
– Позволь мне нарисовать тебя, – сказала она наконец.
Я сморщила нос.
– Не хочу, чтобы меня рисовали.
– А вот и нет, – настаивала она. – Ты свернешься на зеленом диване и расскажешь еще про свой поход, и я запечатлею тебя влюбленной. – Она жестом очертила мою так называемую ауру.
– Скорее уж измученной.
– Невелика разница.
Что я могла сказать? Когда твоя восьмидесятитрехлетняя бабушка хочет нарисовать твой портрет, остается только ей позволить.
Читать дальше